1911 года, сентября 3 дня, судебный следователь Киевского окружного суда по особо важным делам В.И. Фененко, в камере прокурора суда, допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, с соблюдением 443 ст. Уст. угол. суд. и он показал:
Зовут меня Александр Иванович Спиридович, 38 лет, православного вероисповедания, полковник отдельного корпуса жандармов, заведующий охранной агентурой, подведомственной дворцовому коменданту.
26 или 27 августа я был на обеде у своего свойственника, начальника Киевского охранного отделения Кулябко, женатого на моей сестре. Во время обеда Кулябко сообщил мне, что к нему пришел интересный субъект и что он хотел бы, чтобы я его выслушал. Присутствовавший на обеде статский советник Веригин выразил желание также присутствовать при этом разговоре. Мы втроем пошли в кабинет Кулябки, где застали молодого человека, с которым мы поздоровались, но фамилии которого мне не назвал Кулябко. По внешности его я не распознал в нем еврея. Человек этот по предложению Кулябки сообщил следующие сведения. Будучи в Петербурге, он встретился с одним господином, имя которого или фамилию он тогда же назвал, но я затрудняюсь их назвать, опасаясь спутать их со слышанными мною впоследствии именами. Этот господин обратился к нему с расспросами относительно его политических убеждений и принадлежности к той или иной революционной организации. На эти расспросы он ответил, что ни к какой партии не принадлежит, «партийности не признает», но что по убеждениям он анархист. На этом в Петербурге разговор окончился. Спустя некоторое время, в бытность его на даче под Кременчугом, к нему приехал тот же господин и стал просить предоставить конспиративную квартиру для лиц, которые могут прибыть в Киев для исполнения боевой работы во время августовских торжеств. На это он возразил упомянутому господину, что не желает быть пешкой в руках боевой организации и согласится на оказание ей помощи только при условии, что ему будет раскрыт в подробностях весь террористический план. После этого господин сообщил ему, что в последние дни торжеств предполагается совершить убийство Столыпина и кого-то еще из высокопоставленных лиц и что для этой цели для них необходимо организовать прибытие на моторной лодке. На этом разговор их под Кременчугом окончился, причем он пообещал подыскать конспиративную квартиру, или, вернее, помещение для ночлега. Затем пришедший к Кулябке человек заявил, что, прочтя в какой-то московской газете, что-то о покушении на Столыпина и узнав о том, что 26-го в охранном отделении застрелился какой-то арестованный (а это было в день, когда я обедал у Кулябки), он подумал, не имеет ли это событие какой-либо связи со словами приехавшего к нему под Кременчуг господина и, будучи этим всем встревожен, явился к Кулябке, чтобы обо всем поставить его в известность. В этом и заключалась сущность его сообщения. Весь разговор с заявителем произвел на меня впечатление полной достоверности и из него я вынес впечатление, что подготовляется крупный боевой налет с целью нападения на Государя Императора. Поэтому 28 августа я послал с нарочным письмо дворцовому коменданту, которое и было вручено ему на станции Коростень, с извещением обо всем мною слышанном и с изложением моей уверенности, что мы имеем дело с подготовкой покушения на жизнь Его Величества. После ухода сотрудника мы услышали от Кулябки, что он очень ценный, хороший сотрудник, давший несколько дел по анархистам, максималистам, давший несколько лабораторий на Юге и что дела эти были поставлены на суд в Харькове. У нас у всех троих сложилось убеждение в серьезности сообщенных им сведений, а также о том, что разоблачаемый им террористический акт должен коснуться личности Государя Императора. Сведение казалось нам столь серьезным, что мы с Веригиным, имея в виду болезнь генерала Курлова, не решились на ночь доложить ему о выслушанном и уговорились с Кулябко, что, продумавши все услышанное, он утром доложит все генералу. Кулябко так и поступил, но какие получил приказания, мне неизвестно. После этого Кулябко, как мне известно, виделся с этим человеком, вел с ним разговоры, получал дополнительные сведения, но какие именно, мне в точности неизвестно. Тем не менее, из отрывочных сообщений Кулябки я еще более укрепился в уверенности, что Государю Императору грозит опасность, а потому в сфере своей деятельности я делал все возможное, дабы принимались меры, которые я считал необходимыми для обезопасения проезда путей Его Величества. О том, что этот господин будет находиться в Купеческом саду и в театре в качестве сотрудника охранного отделения, мне не было известно. Находясь в театре, я с Кулябкой, если и виделся, то не беседовал, но от кого-то, а от кого именно, не помню, узнал, что имеющиеся у Кулябки сведения не поддаются разработке и что до сих пор не выяснено, в чем заключается грозящая Государю опасность. О том, что сотрудник Кулябки был в театре, я узнал лишь тогда, когда после покушения на Столыпина я увидал его в руках публики и в нем признал господина, бывшего у Кулябки 26 августа. Все время самого покушения я в зрительном зале не был и обстоятельств, сопровождавших его, не видел. Выстрелы я услышал, стоя в коридоре у среднего прохода. Я кинулся в зрительный зал, пробежал по креслам к месту министра Столыпина, где толпилось несколько человек, кинулся затем к схваченному преступнику и тотчас же перебежал и стал снаружи царской ложи, ожидая взрыва или вообще какого-либо на нее нападения. Уверенность в том, что нападение последует, была столь велика, что я одел фуражку, дабы она меня не стесняла, обнажил саблю и так стоял, прося публику не закрывать пред нею места, чтобы было видно, кто к ней подходит. Более добавить ничего не имею.
Подписали: Полковник Спиридович и и. д. судебного следователя Фененко.
Присутствовали прокурор суда Брандорф и товарищ прокурора Лашкарев.
С подлинным верно: секретарь при прокуроре Киевской судебной палаты Ковалев.
ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 1. Л. 38–39об. Заверенная копия.
Опубл. частично: Архiви Украïни. 1990. № 3. С. 46–47.
Электронную версию документа предоставил Фонд изучения наследия П.А.Столыпина