Россия

Привет из дальних стран от меня и от Агнии. Живем здесь вот уже четыре месяца и понемножку привыкаем к новой обстановке, которая - ах, как во многом, - отличается от нашей. Я «советничаю» в полпредстве, а Агния работает в торгпредстве. У меня работа весьма интересная и живая, так как на моем попечении сношения с прессой и рабочим движением, а вот Агния очень огорчается: у нее канцелярщина. Однако пока ей приходится терпеть, ибо языком она еще не овладела, а до ознакомления с языком трудно думать о какой-либо более живой работе. Впрочем, с языком дело у Агнии лучше, чем я ожидал, и скоро уж можно ожидать здесь значительных результатов.

Прости великодушно, что так долго не давал о себе знать, хотя давно собирался это сделать, - очень занят был. Раковский сейчас в отпуске (уже больше месяца), мне приходится его заменять, а это значит, что сверх обычной я имею еще весьма солидную дополнительную нагрузку. Правда, работа здесь интересная, и Лондоном до сих пор я был доволен, но все-таки времени-то в сутках только 24 часа.

Вчера мы получили Ваше письмо. Я не хочу даже искать слов, чтобы изобразить нашу радость и нашу гордость, — все равно ни одного слова не найду, и ничего не выйдет. Сегодня с утра задождило — бросили молотьбу и все пишут Вам письма. Кому-то вчера на собрании после чтения Вашего письма пришла в голову мысль: общее письмо никуда не годится, пускай каждый напишет Вам записку. Насилу убедил хлопцев, что Вам будет очень трудно читать столько писем. Тогда решили писать по отрядам — сейчас вся колония представляет нечто вроде «Запорожцев» Репина, умноженных на 15 — число наших отрядов: такие же голые загоревшие спины и такие же оживленные лица, нет только запорожского смеха. Писать письмо Максиму Горькому не такая легкая штука, особенно, если писаря не очень грамотные. Дождь перестал, и наш агроном, у которого тоже усы еще не успели вырасти, волнуется молча: все же ему стыдно признаться, что молотьба выше всех писем...

Согласно Вашей просьбе посылаю Вам протоколы 1-го Великого Хурулдана Монгольской Народной Республики 2. Насколько мне известно, в Москве имеется не более 3-4 экземпляров этой книги, и мне удалось послать ее Вам только благодаря исключительной любезности тов. Берлина. Тов. Берлин согласился послать Вам на время свой, постоянно необходимый ему в его работе в Отделе Дальнего Востока экземпляр протоколов с тем, что Вы не задержите книгу в Лондоне более месяца и по использовании вернете ее по диппочте в мой адрес или адрес Берлина.

Трудно поверить, но я второй год не могу получить Ваш точный адрес. Писал в редакции всех журналов, в которых Вы участвуете, но ответа не получал. Наши воспитатели писали кое-кому из людей, побывавших у Вас в гостях, но тоже ответом нас никто не порадовал. В общем мы знали, что Вы в Сорренто, но ведь нужно знать и что-то большее. Наконец в «Огоньке» мы нашли статью о Вас и в ней Вашу литературную фамилию, написанную по-итальянски. Так и посылаем. В статье «Огонька» написано, что в Сорренто все знают Ваш адрес. Кто мы такие? В Полтаве 25 августа 1920 года была открыта колония для несовершеннолетних правонарушителей. Я состою заведующим этой колонией с самого ее основания, мне тогда же удалось собрать крепкий коллектив воспитателей, который работает в колонии вот уже 5 лет, почти без изменений в составе...

Ваше письмо от 12.III.25 г. 1, а также заказную бандероль с четырьмя книгами Вашего произведения получил, за что шлю Вам от всего сердца чувствительную благодарность... еще и еще... С удовольствием читаю Ваше письмо и перечитываю, а также читаю и книгу, хотя в настоящее время немного свободных часов. Когда я читаю Ваше произведение «Вершины», то мне кажется, что с этим одновременно, т.е. научным политическим изучением, изучаю и Вашу мысль, может быть, и ошибаюсь, но я так убежден. Да, Иван Михайлович, от Хангельцыка до Лондона большой шаг!

Пишу Вам прощальные строки из Ленинграда: не так давно я назначен советником нашего полпредства в Лондоне и дней через 7-8 покидаю здешние края. Недели две проживу, вероятно, в Москве, а там и за границу. К концу апреля или в начале мая рассчитываю уже быть на месте своей новой работы. Уезжаю из Ленинграда без всякого сожаления, даже с радостью, ибо очень тяжела здесь обстановка работы для всякого «чужака». Немножко жаль журнал, за его будущее я не совсем спокоен, но и тут все те же объективно-ленинградские обстоятельства сильно отравляли удовольствие от работы и вообще делали ее невозможной для меня.