Милюков П. Н. Обсуждение выступления Председателя Совета министров П. А. Столыпина (Из стенограммы заседания 17 ноября 1907 года)

Милюков П. Н., фракция кадетов.

Я совершенно согласен с господином Председателем Совета министров, что нам на эту кафедру не следует входить для "словесного поединка" и не нужно нам "превращать Думу" ни в "древний цирк, ни в современный манеж". Я очень рад был также заявлению господина Председателя Совета министров, что он "направляет путь свой по звёздам" и не хочет "отвлекаться встречными попутными огнями". Мы тоже думаем, что наши здешние прения не должны нас топить в мелочах и что если мы ведём их с большими или меньшими подробностями, то во всяком случае это не может отвлекать Думу от той "серой, повседневной работы", о которой говорил господин Председатель Совета министров и которой, кстати, пока у Думы ещё и нет. Мы думаем, что в этой серой работе наши общие прения должны дать известную путеводную нить, а для этого нам прежде всего нужно научиться отличать "звёзды" от "блуждающих огней". Оказать при этом искании пути своё посильное содействие - вот в этом и заключается моя задача.

Я должен сказать, что, по моему по крайней мере впечатлению, к разрешению этой задачи господин Председатель Совета министров приступил не с над-лежащим спокойствием, которое подобало бы представителю бесстрастной государственной власти. Господин Председатель Совета министров отметил, что в настоящее время политические условия переменились; переменился и тон обращения господина Председателя Совета министров к Думе, но, к сожалению, переменился в обратном направлении сравнительно с переменой политических обстоятельств. Трудно отказаться от впечатления, что это не есть тон примирения, а есть - хотя господин Председатель Совета министров это отрицает - всё-таки тон угрозы. Вся первая половина декларации господина Председателя Совета министров состоит из таких угроз - угроз чиновникам, если они осмелятся иметь "личные политические взгляды", угроз судьям, если они не обнаружат достаточного "чувства государственности", как выразился господин Председатель Совета министров, угроз школе и педагогам, если они не внедрят в школу надлежащей "дисциплины".

Мой товарищ по партии и предшественник на этой кафедре Маклаков уже заметил, что здесь вспоминаются очень старые мотивы, очень заигранные мелодии. Власть, очевидно, по-прежнему хочет найти себе путь в самые тайники общественного организма, в такие тайники, в которые проникнуть нельзя, не превратив общество в труп. Нам по-прежнему предлагают хирургические операции вместо правильного лечении диетой. Это всё та же политика, основанная на психологии устрашения, а не доверия и солидарности, разница с прошлым лишь та, что тогда нам - не нам, а известной части Думы - говорили: "Не запугаете", а теперь сами стали запугивать.

Я спрашиваю: есть ли такая политика проявления силы, о которой говорил здесь господин Председатель Совета министров? Сам Председатель Совета министров нам категорически отвечает "нет". Он сказал нам, что лишь от "избытка сил" даются "широкие права"; он сказал по поводу требований децентрализации, что эти требования предъявляются власти "в минуту слабости". Я не знаю, насколько это признание было случайной оговоркой и в какой степени оно выражает действительное мнение господина Председателя Совета министров, что до сих пор всё ещё продолжается то политическое положение, при котором власть считает для себя позволительным "бить стёкла". Но если он так думает, то я спрашиваю: где же пресловутое успокоение, о котором говорил нам Председатель Совета министров?

На такой правительственной психологии какая политика реформ может быть основана? В данном случае мы тоже имеем материал для сравнения уже не в тоне, а в содержании двух обращений к Государственной Думе того же самого лица - господина Председателя Совета министров. 6 марта этого года во Второй Думе Председатель Совета министров говорил: "В основу всех тех правительственных законопроектов, которые министерство вносит ныне в Думу, положена одна руководящая мысль - создать те материальные нормы, в которых должны воплотиться новые правоотношения". "Пока писаные законы, - продолжал Председатель Совета министров, - не определят обязанностей и не оградят прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц". Он находил тогда, что прежде всего "отечество наше, преобразованное по воле Монарха, должно превратиться в государство правовое, а иначе жизнь будет постоянно порождать столкновения между новыми основаниями общественности и государственности и старыми установлениями и законами, которые находятся с ними в противоречии".

На этом основании представлен был господином Председателем Совета министров "целый ряд законопроектов, устанавливающих твёрдые устои наново складывающейся государственной жизни России". Из дальнейшего ясно, что речь шла здесь о "законодательных нормах для осуществления тех прав, которые возвещены в Манифесте 17 октября". Напоминая всё это и припоминая текст прочтённой нам вчера декларации, я останавливаюсь в недоумении и спрашиваю: куда же всё это делось? Господин Председатель Совета министров в своём нынешнем обращении не упомянул почему-то даже первых слов своего тогдашнего заявления - он не упомянул Манифест 17 октября, а сделал вместо этого глухую ссылку, ссылку, отодвинутую на последнее место его заявления, на "манифесты" во множественном числе. И соответственно такой перестановке законодательных предположений вся длинная вереница тех законопроектов, о которых говорил господин Председатель Совета министров, говорил в прежней Думе, совершенно теперь спрятана. Вместо этого длинного перечня выдвинуты и ярко освещены два пункта: земельная реформа и местное самоуправление. Действительно, оба пункта чрезвычайно важны, и я понимаю рукоплескания, которые при упоминании первого из них раздались с крестьянских скамей, но что сказал нам Председатель Совета министров об этих важных реформах? Вспомнив это, мы поймём, почему именно эти реформы на этот раз выставлены на первом месте, а об остальных подробных упоминаний не имеется. Теперь господин Председатель Совета министров уже не верит в необходимость немедленно в правовых нормах осуществить прежде всего и раньше всего обещания Манифеста 17 октября. Он говорит нам, напротив, что "никакой писаный закон не даст гражданской свободы", что "тогда только писаная свобода превратится в свободу настоящую", когда будут созданы, по его выражению, "крепкие люди земли" - мелкие земельные собственники.

Председатель Совета министров, по его выражению, сторонник "неуклонной приверженности русским историческим началам". Он даже находит, что "нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой, чужестранный цветок". Он, правда, говорит это относительно нашего государственного строя, относительно самодержавия, хотя тут же ограничивает смысл своего утверждения, прибавляя, что самодержавие видоизменялось и развивалось, что самодержавие царей московских не похоже на самодержавие Петра, а самодержавие Петра - на самодержавие Екатерины II и Царя-Освободителя. Как историк я с ним совершенно согласен, и это его утверждение меня вполне удовлетворяет, как политик я не буду продолжать сегодня нашего спора и отмечу только, что это уже указание на перемену в содержании идеи самодержавия при Петре и Екатерине, это указание уже должно было бы напомнить, что тут мы имеем дело как раз с чужестранной прививкой. Господа, сидящие справа, в этом случае, конечно, меня поддержат. Но вот относительно земельного строя - тут прививки не так легки, как в строе государственных учреждений, и как раз по этому вопросу я бы скорее был готов выразиться, как выразился господин Председатель Совета министров. В земельном вопросе если, может быть, не нельзя, то во всяком случае трудно к нашим русским корням прикреплять чужестранный цветок. Я вовсе не сторонник quand meme русской общины и не беру на себя её защиту, но я полагаю, что идеал мелкой земельной собственности - это не русский идеал и тем более не русская действительность. Я полагаю, что даже своих "крепких людей земли" Председателю Совета министров пришлось перевести с немецкого - это знаменитое der feste Bauernstand! Я опять повторяю, что не обсуждаю сейчас по существу желательность или возможность такой реформы, я только считаю нужным заявить, что эта реформа не может быть столь немедленной, чтобы на ней основывать и ею даже обусловливать возможность всякого рода других преобразований, как это сделал господин Председатель Совета министров, который даже местное самоуправление и мелкую земскую единицу поставил в зависимость от образования этого крепкого ядра.

Я полагаю, что первые шаги деятельности землеустроительной комиссии не должны были сделать правительство особенно оптимистическим в его надеждах немедленно и коренным образом обновить весь состав русского земледельческого сословия и переместить из рук в руки всё мелкое и общинное землевладение. Этот переворот, огромнейший социальный переворот, который на Западе совершался веками, у нас не может быть совершён по мановению хотя бы и властной руки в одну минуту. Господин Председатель Совета министров и вообще представители власти некогда очень скептически относились к нашему плану принудительного отчуждения по справедливой оценке частновладельческих земель (шум справа. Звонок Председателя) во имя государственных интересов.

В настоящее время нам предлагают проект, с моей точки зрения, гораздо менее имеющий связи с русским прошлым и гораздо более утопичный, если его иметь в виду как проект, подлежащий немедленному осуществлению; нам предлагают принудительное отчуждение надельных земель по оценке, с моей точки зрения, несправедливой и в интересах не государственных, а частных - в интересах небольшого слоя многоземельных крестьян. Я не буду дольше останавливаться на сравнении нашего проекта и теперешнего проекта министерства, для этого настанет другое время, я только указываю на то, что в данном случае всей русской аграрной политике делается постановка, которую я назвал бы во всяком случае более революционной (шум), чем наша постановка, и которая резко противоречит всему, что делалось в крестьянском вопросе за всё время царствования трёх императоров.

Та политика, которой до сих пор держались в аграрном вопросе наши законодатели со времени крестьянского освобождения, - с некоторыми колебаниями готов признаться — эта политика действительно основывалась на той идее тягла, о которой нам говорил вчера Председатель Совета министров. Правительство боролось, как оно выражалось, со "злоупотреблениями" крестьян их свободой, оно стесняло разделы и переделы, оно издало закон 1893 года о неотчуждаемости наделов, и притом оно рассуждало диаметрально противоположно тому, как рассуждают нынешние представители государственной власти. Тогдашний Государственный Совет в большинстве членов Соединённого департамента говорил: "Правда, с установлением неотчуждаемости наделов будет несколько нарушено отвлечённое понятие права полной собственности в том виде, как оно усвоено ч. I т. X Св. Зак., но зато выиграет благосостояние крестьян — надельная земля останется в руках того сословия, которое к ней стоит всего ближе, которому она всего нужнее". Вообще, Государственный Совет того времени "затруднялся", по его словам, усвоить себе существующий на западе Европы взгляд "на земельную собственность как на товар, ничем не отличающийся от прочих ценностей, обращающихся на мировом рынке".

Как вы видите, наша земельная политика вплоть до последней минуты осваивалась на принципах, совершенно обратных тем, которые выдвигались сейчас. Ещё проекты Гурко и Стишинского, обсуждавшиеся в 1903-1904 годах, основывались всё на тех же старых трёх китах: сословной обособленности крестьян, неотчуждаемости надельных земель и неприкосновенности общины. И вдруг указ 4 марта 1906 года о землеустроительных комиссиях говорит об общине как о такого рода учреждении, которое привело крестьян к нищете, голоду и упадку хозяйства. Я спрашиваю: где же источник этой необыкновенно быстрой перемены? Поскольку речь идёт о разногласии мнений - разногласие это не ново, оно весьма давнего происхождения, но ведь речь не об этом. Разногласие остаётся и сейчас таким же; ведь ещё комитеты, обсуждавшие в 1903 году основные вопросы земельного устройства, разошлись в своих взглядах на пользу или вред общины; стало быть, поскольку речь идёт о возможности разных взглядов, можно констатировать, что вопрос спорен, настолько спорен и сложен, что едва ли представитель высшей государственной власти может решать его в одном смысле и тем более считать это решение единственно спасительным для государства, таким, которое можно положить в основу всех будущих реформ. В данном случае вопрос сочтён бесспорным, и государственная мудрость круто повернула в обратную сторону от того направления, которого держались в течение 40 лет.

Я спрашиваю: где же источник такого крутого поворота? Не в отдельном мнении; источник в том, что мнение это сделалось мнением определённой общественной группы. Поворот ещё в 1893 году предсказал тогдашний министр финансов на тех же самых заседаниях Государственного Совета, о которых я только что упоминал. Министр финансов тогда сделал замечание, которое впоследствии было развито в целую систему, ныне нам предлагаемую: министр финансов сказал, что, "пошатнув у крестьян понятие личной собственности" (что, по его мнению, вытекает из признания наделов неотчуждаемыми), "правительство достигнет того, что крестьяне не будут уважать поместной собственности и будут требовать новых наделов, что едва ли в интересах дворянства". Вот это тогдашнее соображение, высказанное в 1893 году министром финансов, мы видим усвоенным и сделавшимся мнением целой общественной группы - Объединённых дворянских обществ. Я процитирую их заявление по документу, который находится у меня в руках, - это записка совета Объединённых дворянских обществ. Дворянство подало адрес, в котором заявляет твёрдо, что проведение земельного закона на началах принудительного отчуждения частного владения поколеблет в корне один из твёрдых устоев государственной жизни - неприкосновенность права собственности, а между тем признание за крестьянами полного права собственности на земли, находящиеся в их владении, и утверждение их в означенных правах является первостепенной нуждой народной жизни и укрепление права собственности среди крестьян соответствует коренным воззрениям и желаниям русского народа и т. д. На следующей странице есть требование признания перехода к пользованию землёю на праве частной собственности и снятия всякой опеки. Я опять не вхожу по существу в обсуждение того, правильно ли это или неправильно. Может быть, я признаю, что отчасти тут есть элементы правильные, но не в этом дело, я сейчас ставлю себе вопрос: каким образом случилось, что земельная политика правительства, неуклонно преследовавшего известную цель - сословную обособленность крестьян - в течение 40 лет, вдруг круто переменяет свою программу? И вот источник этой перемены - я вижу его в этом заявлении, сделанном дворянством в качестве отпора против того проекта крестьянской реформы, который выдвинут был со стороны других политических и общественных групп. (Шум справа.)

Я перейду к другому вопросу, который точно так же ярко выдвинут на первое место и освещён во вчерашней декларации. Речь идёт о законопроекте о местной реформе. В данном случае мы тоже имели подробное изложение основ этой реформы в декларации, которую сделал нам Председатель Совета министров во Второй Государственной Думе. Он говорил там о бессословной волости, о расширении круга лиц, принимающих участие в местной жизни, об ограничении прав административной власти надзором за законностью и т. д. Он указывал основные пункты проекта, который тогда предполагалось внести на законодательное решение Государственной Думы. Но ещё раньше, чем это случилось, раньше даже, чем собралась Вторая Государственная Дума, обеспокоился совет Объединённых дворянских обществ.

За некоторое время до созыва Государственной Думы - я цитирую другой доклад о деятельности совета - до сведения совета дошло, что правительство намерено внести в Думу в первую очередь законопроект о местной реформе, причём, насколько было известно, в этот законопроект введены были такие существенные изменения в области местного управления и самоуправления, которые должны были весьма неблагоприятно отразиться на правах и последующем значении поместного дворянства. Находя, что подобный вопрос, касающийся основного устоя жизни и значения в государстве дворянского сословия, не может быть разрешён без предварительного обсуждения его самим дворянством и земством, совет Объединённых дворянских обществ решил ходатайствовать об отсрочке внесения этого законопроекта в Думу. (Голоса справа: "Правильно!") Это ходатайство было представлено господину Председателю Совета министров, и на ходатайство последовал от Председателя Совета министров ответ: Председатель Совета министров, заявив, "что внесение на уважение законодательной власти проектов местной реформы не может быть задержано по общим политическим соображениям", указал, однако, что "дворянство и земские же собрания не лишены возможности высказать своё мнение по настоящим вопросам до разрешения их Государственной Думой и Государственным Советом". В настоящее время из вчерашнего заявления мы видим, что сделан некоторый дальнейший шаг в смысле удовлетворения дворянских ходатайств.

Теперь создан рядом с Государственной Думой, в которой масса членов состоит в то же самое время и земскими деятелями и принадлежит к составу русского дворянства, тем не менее рядом с Думой создан особый Совет по делам местного хозяйства, куда передан проект, по словам господина Председателя Совета министров, и откуда в Думу он будет вноситься "постепенно, с принятыми правительством поправками и, во всяком случае, с заключением названного совета". Это мотивируется многочисленными ходатайствами, которые требовали передачи этого проекта на обсуждение собраний. Казалось бы, что высшее государственное учреждение, призванное к законодательной работе и числящее, как я сказал, в своих рядах весьма значительное количество именно тех элементов, которые могут судить о значении реформы, едва ли нуждалось бы в постановке рядом с ним такого предварительного учреждения, которого цель состоит в изменении первоначального правительственного проекта в духе тех поправок, которые правительство заранее соглашается принять.

Я привёл эти два пункта, два центральных пункта правительственной декларации, повторяю, не для того, чтобы входить в обсуждение их по существу, - я только искал источник, так сказать, нерв того направления, того угла зрения, что ли, под которым очевидно складываются законодательные намерения теперешнего правительства. И я полагаю, что я указал вам, где находятся те неподвижные "звёзды", которые руководят правительством и которые нам, к сожалению, кажутся теми же самыми блуждающими огнями давнишнего происхождения, которые уже руководили всей политикой Императора Александра III и благодаря которой государство уже было раз заведено в трясину. (Шиканье справа, рукоплескания слева. Звонок Председателя.)

Я кончил об этой части и перехожу к другой, в которой вы тоже очень заинтересованы. С этой программой к кому обращается правительство, к каким группам в Государственной Думе, на кого оно рассчитывает? Официальный отдел, так сказать, вчерашнего заседания не окончился, по-видимому, заявлением господина Председателя Совета министров, он продолжался заявлением графа Бобринского, здесь нам прочитанным. Обе части официального отдела заседания состоят, очевидно, в тесной и заранее обдуманной связи. Граф Бобринский от своего имени и также от имени октябристов, которые, к сожалению, до сих пор не повторили сами, прав он был или нет, ссылаясь на них как на своих союзников и друзей, обещал правительству поддержку не потому, что правительство выдвигает те проекты, которые так или иначе совпадают со стремлениями той или другой группы Государственной Думы, но потому, что эти проекты вносятся правительством, назначенным Государем, и потому, что мы избраны страной тоже по зову Государя.

Раз Государственная Дума, как признано огромным большинством её членов в заседании 13 ноября, не есть учреждение подчинённое, очевидно, что эти два органа государственной власти - правительство и народные представители - должны изыскать тот или другой способ находиться в гармонии. В прошлых Думах мы, к сожалению, тщетно искали этот способ. Тщету наших усилий объясняли тем, что мы не хотели быть работоспособными, и тем, что мы вносили в законодательные наши предположения тенденции, которые характеризовались как антигосударственные. Мы это решительно отрицаем, мы только полагаем, что это были не те тенденции, которые сейчас руководят государственными соображениями, потому что они выражали настроения и интересы иных общественных групп.

В настоящее время очевидны тенденции тех проектов реформы, которые здесь развёрнуты и источник которых я старался указать. Очевидно, за поддержкой их нужно обращаться не столько к нам, сколько к другим частям Думы. В содействии этих последних, по-видимому, правительство может быть уверено с полным основанием, ибо источник этой уверенности я нахожу опять в той же самой записке, в тех же самых заявлениях, в которых, между прочим, говорится о том, как необходимо изменить избирательный закон и как важно было бы для сего "смело пожертвовать формальными соображениями, т. е. даже вопреки Основным законам, имея в виду одну лишь государственную пользу". Настоящая Дума есть результат этого смелого поступка, и очевидно, что результат должен находиться в некотором соответствии с намерением законодателя.

Граф Бобринский, вероятно, находит, что это соответствие действительное, и он от своего имени решил поэтому заявить об этой предустановленной гармонии правительства и Государственной Думы как о факте, доподлинно ему известном. Мы в своих конституционных стремлениях и взглядах такого источника предустановленной гармонии не предусмотрели, и тем более приятно, что она создалась без нашего участия. К нам, собственно, не обращаются за поддержкой тех законопроектов, характер которых очерчен господином Председателем Совета министров (голос справа: "Это мы слышали!"), напротив, недавно принято решение, по которому нашей партии отказано в регистрации? Таким образом (указывая на скамьи) вам говорят: до сих пор, и не дальше, - вот что говорят! (Голоса справа: "Правильно!" Звонок Председателя.) Чтобы признать это совершенно правильным, я должен сказать, мне не хватает ещё одного звена.

Мнение графа Бобринского я знаю, но мне пока неизвестно мнение тех союзников, на которых он считал нужным опереться. Никто из представителей октябризма на этой кафедре не выступал, и никто не говорил о своём отношении к выясненному господином Председателем Совета министров положению. Если они будут выступать и если они возьмут руку, протянутую графом Бобринским, тогда несомненно большинство Третьей Думы более или менее обеспечено. Если оно обеспечено на почве той законодательной программы, которая развёрнута господином Председателем Совета министров, то, конечно, я принуждён констатировать, что наше отношение к этой программе будет весьма осторожное. Мы всегда готовы подать руку этой середине Государственной Думы (смех справа. Звонок Председателя), когда ей приходится обороняться от нападок на конституцию, но если эта часть Государственной Думы будет проводить государственные мероприятия антидемократического характера, то мы, конечно, этого не поддержим и об этом скажем громко стране. (Рукоплескания слева, шиканье справа.) Нас очень много упрекали за наше стремление к парламентаризму, и с этой кафедры с некоторым даже священным ужасом произносилось это слово, одним упоминанием которого нас хотели записать чуть ли не в республиканцы. Мы полагали, что парламентаризм есть неписаное развитие писаной конституции и что это есть необходимое завершение конституции для создания той гармонии, которая в данном случае является предустановленной, а с нашей точки зрения, должна быть нормальной и естественной.

К сожалению, в нашем стремлении установить эту гармонию между министерством и прежним большинством мы потерпели неудачу. Мы не могли склонить министерство проводить те законопроекты, которые, с нашей точки зрения, выражали интересы и стремления огромного большинства народных масс. В данном случае парламентаризм осуществлён наизнанку. Если власть не может работать с народным представительством - нам сказали, это было во вступительных словах вчерашней декларации Председателя Совета министров, - то остаётся народным представителям работать с властью. На эту почву, весьма возможно, Дума и вступит. И повторяю, что и на этой почве то, что можно будет в ваших законах сделать полезного для широких народных масс, всё это мы поддержим; но мы никогда не встанем на точку зрения узкоклассового законодательства и никогда не сочтём нужным разделить с вами ту тяжёлую ответственность, которую вы, становясь на этот путь, берёте на себя перед страной и потомством. (Рукоплескания слева, шиканье справа.)

Избранные выступления депутатов Государственной Думы с 1906 года до наших дней / Под общей ред. С.Е. Нарышкина. М., 2013, с. 29-34.