Маклаков В. А. Обсуждение выступления Председателя Совета министров П. А. Столыпина (Из стенограммы заседания 17 ноября 1907 года)

Маклаков В. А., фракция кадетов.

Правительство хочет совместной работы с Думой и прочло нам свою декларацию. Нам, конечно, важно знать мнение и программу правительства, важно потому, что действительно без совместной работы, без понимания друг друга никакое преуспеяние России вперёд не пойдёт. Но, господа, если нам важно знать мнение правительства, то ведь у Государственной Думы тоже есть своё мнение, которое она черпает не по указанию свыше, а из собственного опыта, из собственной совести, из собственного понимания. И это мнение мы уже высказали, и высказали его в том документе, в котором по важности мы взвешивали каждое слово, - в обращении нашем к Государю Императору.

В этом обращении большинство Государственной Думы сказало, что оно видит цель законодательных работ, видит средство успокоить Россию, внести туда мир и благосостояние в полном осуществлении Манифеста 17 октября (рукоплескания слева), в укреплении начал, высказанных в этом Манифесте, во всём Манифесте, т. е. в укреплении в России нового государственного порядка - конституционного строя и в водворении права и законности. (Рукоплескания слева, шум справа.) И большинство Государственной Думы сказало об этом праве и о законности как об основе общественной и государственной жизни, хорошо зная всё то, что мы пережили. Мы знаем, господа, - и было бы странно закрывать на это глаза, - что водворение нового порядка всегда идёт болезненно, всегда сопровождается великими потрясениями и великими бедами. Мы знаем - и это не только наше наблюдение, это закон, наукой установленный, - что всякое дурное правительство, как говорил когда-то знаменитый историк Токвиль в своей книге, которая и сейчас имеет характер злободневный, переживает самый опасный момент тогда, когда оно начнёт исправляться. И вот этот закон, жестокий закон, на себе испытало наше правительство, когда оно встало на широкий и здоровый путь возрождения России с принятием Манифеста 17 октября. И мы малодушно и маловерно не отказались из-за этого от этого пути и признали его правильным. Мы считали, что им нужно идти до конца, и мы видим, что мы не ошиблись. Мы видим, что после всех тех потрясений, которые переживала Россия, мы всё-таки вступили в период успокоения. Мы можем здесь сейчас сказать, что революция, вернее, пароксизм революции действительно кончился, но зато время реформ наступило (возгласы в центре: "Браво!"), реформы теперь откладывать нельзя; тот, кто не проведёт их сейчас, будет виноват перед историей, если он этим вновь вызовет, к несчастиям и бедам нашим, подобный же пароксизм революции, - вот, господа, то, что думали мы тогда, когда говорили в нашем адресе Государю о необходимости укрепления начал Манифеста и о нашей готовности пожертвовать этому всё наше время, все наши силы, всё наше понимание.

И вот я спрашиваю себя: на этой ли позиции стоит министерство, которое выступило со своей декларацией? И, господа, я, который пришёл сюда не кидать кому-нибудь палки в колёса, я, который хотел бы не мешать, а помогать тем, кто служит России, я, который будет приветствовать своих политических противников, если они когда-нибудь сделают то благо, которое наши руки сделать не сумели, - я скажу, что я выхожу на эту трибуну заявить о глубокой скорби, о глубокой печали, с которой я прослушал министерскую декларацию. Ибо действительно, времена переменились, мы слышим теперь не то, что мы слышали в прошлом году: но вместо того, чтобы слышать теперь радостное заявление: "Да, революционный пароксизм нас более не пугает, как он мог бы испугать нас в прошлом году, и мы вместе с вами проведём всё то, что два года назад обещали", - вместо этого я слышал другое. Ведь первое слово этой декларации, первое, на что здесь обращено внимание, о чём здесь нам сочли нужным сказать, это о том, что никакой остановки в борьбе с революционным движением не будет. (Голоса: "Верно!") И не потому, господа, что я хотел, чтобы правительство слагало оружие перед революцией, не потому эти слова произвели на меня впечатление чего-то знакомого и чего-то печального, но потому, что - будемте искренни - это заявление, что призрак революции мешает реформам, что нужно сначала уничтожить крамолу, чтобы потом что-нибудь сделать, это ведь та отговорка, тот аргумент, благодаря которому мы в течение 25 лет не сделали ни шагу вперёд. Я в этом слышу старые, знакомые звуки, и был бы очень рад, если бы это теперь опровергнули.

Нам говорят, что необходимо противополагать насилию силу. Да, господа, сила правительства - вещь необходимая, но эта сила успешна только тогда, когда станет на твёрдую, правовую почву, когда апология силы будет не потому только, что она сила, а потому, что с ней совпадает и право. Ведь силы у нашего правительства так много, как ни у одного из правительств в мире; когда после 1881 года было подавлено то, что могло его пугать, оно всё же ничего не могло сделать, ничего не решалось сделать, боясь всё того же призрака революции; вместо того, чтобы создать те нормальные условия жизни, которые могли бы успокоить всю нашу жизнь, создать ту правовую атмосферу, на которой она бы держалась, словом, вместо этого создавались лишь исключительные орудия и органы силы, изгонялись суды из этой сферы, которая им принадлежит, создавались в лице охранного отделения источники и очаги беззакония, а все нормальные условия жизни упразднялись введением исключительных положений, которые живут и поднесь. И вот нынче я не слышу от правительства обещания, что исключительных мер, этих временных мер больше не будет и что то, что обещано Манифестом - неприкосновенность личности и свободы, - будет им установлено. Нам говорилось об этом в прошлом году, теперь же я больше этого слова не слышу, но зато слышу другое - что неприкосновенность личности может быть проведена только тогда, когда мы примем местный суд, т. е. когда совершатся какие-то другие условия, в зависимость от этою поставлено проведение этого условного закона.

И я скажу правительству: вы выступили здесь не с сознанием того, что проведением правового строя вы боретесь с революцией, вы выступили с апологией ваших прежних средств борьбы исключительно силою, вы выступили как люди, не верящие в силу права, и это то, что заставляет меня огорчаться. Успешно пользуется правом тот, кто ему верит, служить ему может лишь тот, кто его любит, и тот, кто верит ему. Не будем говорить о том, что силой и только силой можно уничтожить крамолу. Этот старый, испытанный, негодный путь объясняется вашим взглядом на эту крамолу. Я большой противник той крамолы, которая принесла нам, хотевшим возрождения России, много разочарований, но будемте справедливы: ведь не несколько злоумышленников её создали и в Россию ввели. Вы не верите нам; но вот вам консервативный человек большого ума - Бисмарк, который сказал слова, которые не следовало бы и нам забывать: сила революционного движения, сила революционного учения совсем не в крайних идеях их вожаков, а в той доле умеренных требований, которые своевременно не были удовлетворены. И эти умеренные требования - это те, которые указаны в Манифесте, и их нужно, их пора удовлетворить, и когда вы это сделаете, то не понадобится этой силы, на которую одну вы надеетесь.

Недоверие к законности, к общему порядку - это первое, что пугает меня в декларации. И это недоверие к праву вы проявляете не только тогда, когда встречаетесь с революционным насилием. Председатель Совета министров сказал о своей надежде, что не придётся временно приостанавливать судейскую несменяемость. Если её не придётся приостанавливать, зачем об этом было и говорить? Не видите ли вы здесь предубеждения или даже угрозы, что может совершиться и это? И я спрошу вас: разве можно так говорить о тех, которые блюдут и охраняют закон, - о судьях? Разве не ясно вам, что законности не будет, покуда не будет уважаемого и пользующегося общим доверием худа? Я не принадлежу к числу тех, кто нападает на суд, я полон глубокого уважения к судьям, но знаю, что в деятельности суда есть одно роковое препятствие, которое заставляет их делать ошибки, за которые мы их упрекаем, - это их недостаточная независимость. Если вы сами будете соблюдать законность, если дадите средства обеспечить её и тогда, когда нарушают закон люди, вами облечённые властью, тогда будет и уважение к суду. Этим судьям нужно не грозить приостановкой их несменяемости (увы, ведь эта несменяемость уже не так велика), нужно грозить им не этим, а нужно сказать судьям, как сказать всем и каждому, что после 17 октября в России есть нечто, стоящее вне спора, нечто, стоящее вне потрясений, вне нарушения, - это закон.

Всякий, кто служит закону, тот пользуется и уважением. У администрации есть свои права, свои задачи, у правительства есть свои пути, которые не всегда совпадают с законностью, но у суда есть только одна задача, есть только одна цель, есть одна обязанность - охранять этот закон от всякого посягательства. И какое противоречие! Начали с того, что нам говорят, что революционное движение превратилось в простое хулиганство, в простые разбои, в простое насилие. Тогда при чём здесь приостановка судейской несменяемости? Или вы подозреваете судей в потворстве, в соучастии или в желании помогать насилию и разбою? Нет, господа, не в этом дело, не в этом разгадка, причина этой угрозы в третьем упоминании, огорчившем меня, - в упоминании Председателя Совета министров о том, что необходимо, чтобы во всём строе государственной лестницы, среди всех государственных деятелей, людей, служащих правительству, не было политических партий, не было места политической деятельности. Я здесь снова услыхал то слово, которое слишком знакомо: здесь заговорили о беспартийности. К несчастью, мы знаем, что этим словом - беспартийность - обыкновенно и прикрывают самую тенденциозную партийность, только определённой окраски. Беспартийность на нашем языке - своеобразное слово, оно напоминает, что есть партии - и партии: одним всё дозволено, другим всё запрещено. (Шум. Звонок Председателя.) Во имя беспартийности, как и во имя свободы совести и религии, покрывалось у нас самое явное и самое беззастенчивое насилие. И то, что сказано нам про беспартийных чиновников, это только объявление о том, что, несмотря на свободу, возвещённую Манифестом, отныне открывается новое преследование политических мнений.

Я не хочу больше критиковать отдельные пункты декларации Председателя Совета министров, это мы сделаем тогда, когда будем обсуждать законы. Я был бы очень рад, если бы нам сейчас сказали: ваши страхи напрасны, в этом виновата, может быть, ваша предвзятость, может быть, недостаточная внимательность к тому, что мы прочитали, или неясность самой декларации, всё осталось по-прежнему, и задача правительства, главная и основная, в которой оно сходится с Думой, - это полностью и до конца осуществить всё, что обещано в Манифесте; осуществить правовой строй с подобающим уважением к прерогативам Государственной Думы; осуществить все свободы, о которых там говорится, осуществить постепенно демократизацию представительства, словом, до конца сделать всё то, что логически вытекает из Манифеста. Если нам скажут так, то разница между нами будет только в деталях, мы стоим на одной почве, а в деталях мы сговоримся. И тогда мы будем приветствовать тех, которые это сделают. Но никакой солидарности не может быть между теми, кто хочет служить Манифесту 17 октября, и теми, кто хочет его ликвидировать. (Рукоплескания слева.)

Избранные выступления депутатов Государственной Думы с 1906 года до наших дней / Под общей ред. С.Е. Нарышкина. М., 2013, с. 26-28.