И.М. Майский - В.Г. Короленко. 4 сентября 1921 г.

В.Г. КОРОЛЕНКО

Ново-Николаевск

4 сентября 1921
[Полтава]

Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!

Вы, вероятно, давно уже потеряли меня из виду. В 1919 г. в Москве и вообще в Европейской России ходили даже слухи о моей гибели от рук колчаковских бандитов. Но «жив курилка» (человек, по моим наблюдениям, вообще очень живуч), и вот я пишу Вам письмо. И не только пишу письмо, но даже посылаю Вам вместе с ним мое произведение, лишь на днях вышедшее из печати.

Позволю себе сказать несколько слов о «кривой» моей жизни за последние 4—5 лет. Как Вы, вероятно, домните во время мировой войны, я был* в Лондоне и оттуда продолжал сотрудничать в «Русских Записках», давая статьи и о Германии. В начале революции через Берген и Торнео я вернулся в Россию. 18 мая 1917 г. после 9-летних скитаний за границей я вновь ступил на почву Петербурга и попал в водоворот революционной стихии. Сначала я работал в Отделе Международных Сношений Петербургского CP и СД, но скоро перешел в Министерство Труда и в качестве одного из руководителей его оставался здесь до октябрьской революции. В течение этого периода я неоднократно бывал в редакции «Русск[их] Зап[исок]», познакомился лично с некоторыми членами ее, в том числе с А.В. Пешехоновым, но Вас, к глубокому моему сожалению, в Петербурге уже не застал. Вы жили тогда в Полтаве, я же был слишком поглощен революционной работой и не имел возможности съездить в Ваши края.

После октября началась гражданская война. Россия оказалась разорванной на части и распалась на воюющие лагери. Как меньшевик, я оказался в стане оппозиции против коммунистов, как человек активный по натуре - в той части этого стана, где оппозиция переходила в открытую борьбу. Короче говоря, в начале августа 1918 г. я перешел линию фронта под Казанью и вслед за тем стал Министром Труда Комитета Учредительного Собрания. История последнего Вам, вероятно, в общих чертах известна. Сидя в Самаре, мы мечтали о создании истинно демократической республики в России, не замечая того 2*, что за нашей спиной сгущается черное облако политической и социальной реакции. А когда мы это наконец заметили, было уже поздно. Колчак пришел и, как медведь в детской сказке, без труда раздавил карточный домик нашей идеальной демократии.

Начались жестокие репрессии. Некоторые из моих товарищей по Самаре были зверски убиты; другие попали в тюрьму и под дамокловым мечом расстрела провели ужасные месяцы колчаковской диктатуры; третьи перешли на нелегальное положение. В числе последних находился и я. Зиму 1918/19 г. я проскитался, то и дело меняя имя и паспорт, по различным местам Сибири, довольно часто жил по глухим заимкам, вдали от городов, среди тайги и снегов. Весной 1919 г. я оказался в Иркутске, и здесь прихотливая судьба дала несколько неожиданный оборот моим скитаниям. Иркутская контора Центросоюза предложила мне стать во главе экспедиции, имевшей целью экономическое обследование Монголии. Я согласился и... на целых 1 ½  года попал в царство степей и песков Центральной Азии.

Только в сентябре 1920 г. я снова вернулся в Иркутск, успевший за время моего путешествия трижды сменить власть. Но вернулся я уже не тем, чем уехал. Жестокие уроки колчаковщины меня многому научили, а досуг и размышления в спокойной обстановке Монголии (в 1919-1920 гг. там было еще тихо) позволили мне сделать из этих уроков надлежащие выводы. И переступая в сентябре 1920 г. после 17-месячного отсутствия границу России, я был уже коммунистом.

Дальнейшее понятно. С конца 1920 г. я попал в Омск и стал заведующим Экономическим Отделом Сибирского Революционного Комитета, сейчас я - председатель Сибирской Государственной Общеплановой Комиссии плюс тысяча и одна обязанность, составляющие обычную судьбу каждого коммуниста. Живу я теперь в Ново-Николаевске, ибо с июня 1921 г. Сибревком перенес сюда свою резиденцию.

Вот уже почти год, как я активно иду новым путем, и должен откровенно сказать, что испытываю большое внутреннее удовлетворение. За этот год у меня не было ни одного момента, когда бы я пожалел о сделанном мной политическом шаге. Я - трезвый человек и прекрасно сознаю все отчаянные трудности положения Республики, но вместе с тем с каждым годом я все больше убеждаюсь, что для честного, искреннего и активного социалиста сейчас нет иного выхода, как только быть коммунистом.

Теперь кое-что о моей литературной «кривой». За последние 3 года в этой области я пережил весьма любопытное превращение. В ранней юности, 15-18 лет, я писал лирические стихи, проникнутые по преимуществу тонами «мировой скорби». Около 1901 г. я посылал некоторые из них покойному П. Якубовичу. Тот нашел, что в моих произведениях есть "искра божия", но рекомендовал бросить "байронизм" и смотреть на жизнь веселее. По окончании гимназии (я кончил ее в Омске) я сразу попал в русло революционной борьбы, стал с[оциал]-д[емократом], и в течение целых 15 лет увлекался политикой, экономикой, профессиональным движением, но только не искусством. За это время я много писал, но то была публицистика, и Вы как раз хорошо знакомы с характером моего литературного творчества в указанный период. Стихи я забросил, и Муза меня в течение полутора десятка лет совсем не посещала. Я привык считать себя публицистом, только публицистом, и ни в малой мере не художником.

И вдруг произошла странная история. Когда Колчак раздавил Учредительное Собрание, и я волей обстоятельств вынужден был зарыться, вдали от жизни, в сибирских снегах, я как-то неожиданно почувствовал, что в моей груди начинают открываться какие-то новые, неведомые мне родники. На заимках, где я скрывался, делать было нечего, книг хороших под рукой также не оказалось. Жилось мне скучно и тоскливо. И вот тогда я внезапно почувствовал неудержимую тягу к перу и бумаге. Мне страстно захотелось писать, но не политические статьи, не экономические трактаты, даже не воспоминания о виденном и пережитом. Мне страстно захотелось зарисовывать те образы и картины, которые переполняли мое сознание. Одна случайная встреча, один памятный разговор дали последний толчок моему стремлению. Я сел за стол и взялся за перо. Первым моим опытом была небольшая повесть из эпохи 1917 г., называвшаяся «Сказка» 1, вторым - посылаемые Вам сейчас «Вершины» 2. «Сказку» я успел закончить в Сибири, «Вершины» я только начал на заимке, а кончил уже на зимовке в Монголии. «Сказка» меня в настоящее время не удовлетворяет (может быть, когда-нибудь я ее переделаю), но «Вершины» я решил напечатать. Хороши они или плохи, не могу сказать, но одно знаю определенно: «Вершины» дали мне твердое нутряное убеждение, что область художественного творчества доступна моим силам и что мне следует в этой области работать. Буду очень благодарен, если Вы, Владимир Галактионович, дадите объективную художественную оценку «Вершин»: ведь даже самый трезвый человек всегда бывает в большей или меньшей степени субъективен. С нетерпением буду ждать Вашего письма.

На днях должна выйти из печати другая моя книга «Современная Монголия» 3, являющаяся результатом моей экспедиции в Центральную Азию, - это работа уже совсем иного рода. Но все-таки я и ее пришлю Вам при первой возможности.

А Вы? Как жили Вы 2*все эти годы? Что делали и делаете? Что пишете? Какие планы имеете на ближайшее будущее? Кое-какие слухи и сведения о Вас доходили до меня за последние два года, но толком я все-таки ничего не знаю. Буду рад, если черкнете.

С большим удовольствием узнал, что А.В. Пешехонов остался совершенно не причастным к различным контрреволюционным авантюрам последних лет, и не могу не пожалеть, что Мякотин не обнаружил такой же стойкости 4. Месяца через два рассчитываю быть на некоторое время в Москве и, может быть (желание у меня очень велико) оттуда загляну на денек - другой в Полтаву для того, чтобы свести с Вами наконец личное знакомство 5. Ведь письменно мы знакомы уже давно.

Пока желаю Вам всего, всего хорошего.

Крепко жму Вашу руку.

Ваш И. Майский

Р.С 4  Адрес мой: Ново-Николаевск (Сибирь), Сибревком. Председателю Сибгосплана Ив. Мих. Майскому.

Примечания

* Слово вписано вместо зачеркнутого – жил.

2* Слово вписано над строкой.

1. Речь шла о повести «Сказка», написанной Майским в декабре 1918 г., о романтических взаимоотношениях заместителя министра труда нового революционного правительства и представительницы аристократии - княжны N, бывшей владелицы Мраморного дворца, где размещалось министерство (Ф. 1702. On. 1. Д. 808. Л. 1-54.)

2. Поэма «Вершины» была издана сибирским областным отделом Госиздата с разрешения военной цензуры в Омске в 1921 г. тиражом 2200 экз. В конце автографа поэмы дописано: «Начато в Омске 1 .II. 19. Кончено в Хангельцыке (С.З. Монголия) 10.XII. 19. Чистой работы было с 1 .II по 4.III (Первый акт в Омске и около Омска и с 21.Х по 10.XII (2, 3 и 4 акты) в Хангельцыке. С марта по октябрь ничего не писал: мешали обстоятельства (подготовка экспедиции в Монголию и самая экспедиция» (Ф. 1702. On. 1. Д. 812. Л. 199).

3. Издана в Иркутске в 1921 г.

4. Очевидно, Майский имел в виду участие сотрудничавшего ранее в журнале «Русское богатство» В.А. Мякотина, члена ЦК Трудовой народно-социалистической партии, в антисоветских организациях «Союзе возрождения России» и «Тактическом центре» (1918-1920). В августе 1920 г. он был объявлен «врагом народа». Подробнее см.: Голинков ДЛ. Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1986. Кн. 1. С. 106, 127, 223, 267.

5. Майский, планируя приезд в Полтаву, не предполагал, что жизнь Короленко скоропостижно прервется 25 декабря 1921 г.

ОР РГБ. Ф. 135. Разряд II. К. 29. Д. 12. Л. об. Авторизов. машинопись.

Опубликовано в кн.: Иван Михайлович Майский. Избранная переписка с российскими корреспондентами. В двух книгах. Книга 1. 1900-1934. М., Наука, 2005. с. 193-196.