Документы 1899 года

Дорогая моя Лапушка, теперь 9 ½ ч[ас]. вечера, я кончил под-писывать бумаги, пью чай и пишу Тебе, моей голубке. Отдохни, гулинька моя, после Бат(ш)иловских мучений – сколько Тебе тер-заний из-за детей. Теперь упокоишься, ненаглядная. Я доехал, читая в вагоне «Ниву»1, тут ждал меня Бакановский 2) с бумагами, а внизу Миллер 3) заседал в съезде (а я себе посвистывал). Я напутал с Кудревичем 4), не сообразив, что подписать за меня Ты бумагу не можешь. Поэтому разорви присланное отсюда свидетельство без моей подписи и пошли в Сур[вил]ишки высланное мною сегодня по почте заказным на Твое имя. Если это совпадет с 24-ым, то не забудь велеть поздравить с именинами их отца. Мы забыли также дать ответ насчет музыки в Кейданы.

Ненаглядное мое сокровище, вот я и в Москве, куда благополучно прибыл с опозданием на 2 часа. Это мое третье письмо, – получила ли Ты письмо из Минска? В вагоне все думал о Тебе и о моей глубокой привязанности и обожании к Тебе. Редко, я думаю, после 15 лет супружества так пылко и прочно любят друг друга, как мы с Тобою. Для меня Ты и дети все и без вас я как-то не чувствую почвы под ногами. Грустно быть оторванным от Вас.

Вот, дорогой ангел Оличка, первая почта из Чулпановки и я сажусь Тебе писать, чтобы покрыть Тебя поцелуями и сказать, что я люблю свою девочку нежную и что мне тяжело и тоскливо жить без нее. Особенно мне грустно совсем быть без известий из дому. Ведь сегодня ровно неделя, что я уехал, и не знаю даже, здоровы ли Вы? Для меня было просто ударом в Чистополе на телеграфе, когда мне сказали, что на мое имя нет телеграммы. Я просто не хотел верить и перерыл весь телеграф. А я-то думал в Нижнем, что так хорошо придумал телеграфировать Тебе, чтобы получить весточку в Чистополе. Опять, наверное, неаккуратность телеграфа, так как слишком грустно было бы думать, что у нас не-благополучно.

Вчера писал Тебе с Алешей, но так как завтра отправляется почта, то не могу снова не взяться за перо, чтобы поцеловать мою дудушку. Эта почта должна привезти письма от Тебя, и я жду их с лихорадочным нетерпением. Ведь это просто ужасно быть отрезанным от Тебя таким расстоянием без почт и телеграфа. С трепетом думаю о вас и молюсь о сохранении моих сокровищ. Алешу проводил сегодня утром.

Милая, добрая моя. Вчера ночью прибыл сюда и нашел три Твоих письма, а сегодня пришло четвертое открытое. Такое счастие и так хорошо вышло – в Чулпановке успел получить последнюю Твою почту, а тут уж ждали свежие письма. За тысячу верст чувствую Твою нежность и доброту ко мне. Томительно мне без Тебя, да и утомился я от непрерывной езды, хотя здоров совершенно.

Приехал сюда вчера ночью с опозданием на 3 часа, написав Тебе два раза с дороги (получила ли Ты?). На вокзале никого не было, с большим трудом добыл извозчиков в Петровский дворец. Там уже отчаялись меня видеть. Поужинал, прочел Твои бесценные, дорогие письма и заснул как убитый на мягком матрасе после 3 недель соломенных тюфяков. Сегодня утром первый мой привет Тебе, моему солнышку ясному. Так мне грустно, что Ты назначила, по своим соображениям, приезд мой на 1 сентября.

Милая, ненаглядная, любимая, драгоценная и единственная. Ты теперь скоро ляжешь спать, и я шлю Тебе свой нежный поцелуй. Я целый день за делами, но как только приехал, загорелся тут в Кейданах дом и я целый час простоял на пожаре. Завтра посылаю Клейна в Ковну, т. к. пришла в голову мысль устроить маленький склад в самом Народном Доме. Жицкого1 нанял сюда для Кейдан – честный, но вялый.

Только что вернулся из Крюкова1, теперь 5 часов дня и спешу написать Тебе два слова. Впечатление благоприятное – дачки (их 4) такие, как все под Москвою, но совершенно заново ремонтированные, земля под снегом, не видать, но лес, хотя молод, но хорош; он даже слишком густ, так что нуждается в чистке.