Беседа Ф.Ф. Юсупов и Е.А. Нарышкиной. 1926 г.

В 1926 г. князь Ф.Ф. Юсупов расспрашивал Е.А. Нарышкину об отношении к нему императрицы после убийства Распутина. Внук Нарышкиной записал их беседу: «Весной 1926 года в Париже Елизавета Алексеевна Нарышкина попросила меня присутствовать при ее разговоре с Феликсом Юсуповым. <...>. Елизавета Алексеевна сказала Юсупову:

— Я попросила моего внука присутствовать при нашем разговоре. В дискретности Николая вы можете быть уверены — он никому не скажет ни слова об этом. Из вашего письма я не совсем поняла, о чем вы хотите меня спросить?

— Мне очень важно знать — кроме вас, никто этого сказать не может — простила ли меня императрица Александра Федоровна, вернее, поняла ли она те мотивы, которые руководили мной в трагедии с Григорием Распутиным? Или она до конца проклинала меня? Или она и ее близкие поняли, что я тогда действовал исключительно из патриотических побуждений? Ведь, кроме всего прочего, для самого Григория лучше оказалось, что так сразу все закончилось. Проживи он еще два с половиной месяца до революции, что бы было? Сперва крепость, издевательства, потом, после Октября, мучили бы, всячески оттягивая смерть?

— Насколько я помню, в те тяжелые дни никто вас не проклинал и о вашем поступке не говорили, во всяком случае, не при мне. Императрица так была подавлена всем, что свалилось на нее после 16 декабря, что как бы замкнулась в себе и, вероятно, большую часть времени проводила в молитвах. Когда же начались грозные волнения и от нее стали требовать каких-то энергичных решений, — она временно перестала понимать серьезность того, что вокруг происходило. Потом заболели дети. И вдруг, как гром с неба, она узнала об отречении. Ощущала ли она вашу ответственность за все, что произошло, не могу ничего сказать. Думаю, что в эти первые месяцы она стала постепенно осознавать себя искупительной жертвой, нужной для таинственного Высшего предначертания. Она иногда говорила, что заточение, издевательства над ее семьей и Аней Вырубовой послужат для будущего спасения и величия России. На вопрос одной из дочерей, почему все так произошло, она ответила двумя словами: "Божья воля".

— Не можете ли вы сказать подробнее, в чем заключалась эта внутренняя перемена? И что еще говорилось о событиях в Александровском дворце?

— Никто об этом не говорил. Все привыкли смотреть на все глазами императрицы. Как вы знаете, она всех невольно подавляла, невольно гипнотизировала своей волей, своей idee fixe... У нее были две навязчивые идеи, которые сводились к одному. Во-первых, она считала, что Бог послал ее в Россию помочь государю, ее праведному, но слабовольному супругу. Если бы она оказалась около него в вагоне на станции Дно, она внушила бы ему не отрекаться. И та ужасная бумага не была бы подписана. Так, когда-то она настояла, чтобы после манифеста 1905 года в молитвах о государе сохранилось бы наименование "самодержавнейший". Он был власть, она была силой. Без силы никакая власть не может удержаться, особенно в той, тогдашней России, где накопилось столько нечисти, где темные силы ненавидят православие, совершают убийства из-за угла и изливают потоки лжи и клеветы на лучших преданнейших царю людей.

Тут Елизавета Алексеевна остановилась, вероятно, подумав, что ее слушатель сможет принять последние слова на свой счет. Но он, немного помолчав, спросил только, о какой второй навязчивой идее она недоговорила.

— Да, может быть, это не совсем еще ясно. Если первая идея касалась государя, то вторая относилась к ее сыну, цесаревичу Алексею. Этой весной ей иногда казалось, что не все кончено для Алексея, что ему, Божьим произволением и согласно предсказанию известного лица, еще предстоит счастливое царствование и великая слава. Надо знать, что жизнь в Александровском дворце текла довольно спокойно, своим чередом. По вечерам кто-нибудь читал вслух Чехова. Девочки очень смеялись над «Свадьбой с генералом», а я думала, что в этих рассказах уже чувствуется революция: разночинцы начали захватывать места культурных людей на руководящих постах. Уже давно все стало разлагаться, и сама церковь ничего не могла поделать. Государыня считала, что Господь Бог предназначил ее, а также ее сестру, смиренную монахиню Елизавету Федоровну, послужить для спасения России и даже, может быть, для всего христианского мира. Высшая евангельская правда открылась для обеих сестер в православии, а не в лютеранстве, в котором они родились и были воспитаны. И может быть, через них свет православия проникнет в Англию, Америку и даже в Азию. Об этом нашептывал не Григорий, а кто-то другой, может быть, доктор Бадмаев. В тибетских монастырях будто бы об этом знают и ждут. Это произойдет в следующем поколении. Никакое отречение помешать не может, все в руках Божиих. В молитве — не в спиритизме — Александра Федоровна общалась с душой Григория, принявшего за них мученическую смерть, и тогда ей казалось, что она получает поддержку и "покров угрюмой нощи" временами исчезает. И что Григорий, как и прежде, не оставляет своими попечениями наследника, который без той защиты не смог бы прожить ни одного дня.

— Думаете ли вы, — спросил Юсупов, — что государыня в какой-то степени страдала психическим расстройством, душевной болезнью?

— Я этого не думаю, ни сейчас, ни раньше никогда так не думала. Она была очень умна. Будучи женщиной наблюдательной, она, начиная с 1915 года, понимала, что армия не та, что была раньше. В результате страшных потерь на полях сражений дух армии пошатнулся еще до революции и "Приказа № 1". Об этом она писала в Могилев: «Убит преображенец Амбразанцев и многие из лучших, на кого мы раньше могли опираться». Я только думаю, что когда ум человека в течение многих лет направлен только в одну точку и настойчиво принимает за истину то, что большинству людей кажется фантазией, то тут происходит опасность некоторой неуравновешенности. Всякий знает, что упрямство — опасное свойство, и от него особенно трудно избавиться, когда одна фантазия сменяется другой, подобной прежней. В том случае, о котором мы говорим, настойчивый упор был связан с некоторой романтической фантастикой. Настоящая религиозность православия, на мой взгляд, не фантастична, она скорей зиждется на здравом смысле, что видно из Священного Писания и из житий Святых. Кто-то указал ей на то, что в наши святцы включен Будда, под именем царевича Иосафата, то есть Бодисатвы; об этом она говорила еще до войны. Также говорила и писала всем, кому доверяла, писала даже в Англию, о том, что русский крестьянин обладает силой мистической религиозности. В этом, как ни странно, она совпадала с мнением Толстого. Многие видят в этом истину, недоступную ученым богословам. Но, конечно, ничего преувеличивать не следует. С Григорием я не встречалась, видела его мимоходом, кажется, Герард мне указал на него в Федоровском соборе. Иногда мне представляется, что за всеми его озорствами была не только искренность, но и некая мужицкая правда. Когда императрица не хотела видеть у себя какого-нибудь архиерея, или министра, или светскую даму, она объясняла свое нежелание так: «Что понимает он или она в крестьянском православии?» Думаю, что это могло бы отнестись и к вам, особенно после той трагедии, о которой вы пришли говорить. Так вот, я думаю, я ответила на ваш вопрос, как относилась к вам императрица. А тебя, Кот, попрошу ничего об этом не рассказывать, пока не пройдет сорок лет после моей смерти (она умерла в следующем году, немного не дожив до 90 лет). Ничего особенно нового и интересного для истории во всем этом нет, но все же прошу до поры до времени держать это в тайне»

(Татищев Н.Д. Воспоминание о Царском Селе // Русская мысль. 1970. № 2809. 24 сент. С. 6.)

Здесь цитируется по изданию: Нарышкина Е.А. Мои воспоминания. Под властью трех царей / Елизавета Алексеевна Нарышкина. М., 2014, с. 565-568.