4. Страусинная политика

4. Страусинная политика

Три упомянутых здесь обстоятельства подводят нас к обсуждению основного направления литовской внешней политики накануне теперешней войны и позже.

Как упоминалось, почти два десятилетия руководство литовской внешней политики старалось согласовывать свое поведение с пактом Лиги Наций. Звучное понятие коллективной безопасности всегда вызывало очень теплые симпатии как в наших руководящих политических кругах, гак и у общественного мнения. Так Литва двадцать лет платила дорогую духовную дань Женевскому учреждению, хотя ни от этого учреждения, ни от руководящих им хозяев так и не дождалась ничего реального в своих основных устремлениях во внешней политике, на прим. по вопросу насилия с Вильнюсом, кроме пары пожелтевших резолюций и просто красивых слов.

Под нахмурившемся европейским небом наше политическое руководство, наконец, начало свой «путь назад». В 1938 г. во время Женевского пленума было заявлено, что Литва в будущем не будет считать для себя обязательными накладываемые 16 статьей пакта обязанности. Практически это означало, что Литва оставляет за собой право отказаться от по-

[250]

литики коллективной безопасности и при возникновении войны между другими государствами остаться нейтральной.

С того условного самоопределения не прошел и год, и призрак войны в Европе уже явно ощущался. 1 сентября 1939 г. начались военные действия между нашими непосредственными соседями - Германией и Польшей. В это самое время президент государства объявил о введении в действие закона о нейтралитете.

Опубликование этого закона - не оставляя никаких оговорок по вопросу о самой главной цели политики Литвы - является существенной ошибкой нашей внешней политики и прямой первопричиной крушения в пользу Москвы независимого литовского государства.

История сможет глубже и подробнее разобраться в соображениях, которые побудили политическое и военное руководство Литвы определиться таким образом. Сейчас можно и нужно только коротко отметить, что политические руководители Литвы, в тот час повернув на путь полного и безусловного нейтралитета, решили опираться не на находящихся под боком у Литвы мощные политические и военные, а вместе с тем и реальные факторы, а на какие-то теоретические гадания, перспективы бледного будущего, предвидения далекого будущего, идеологические и моральные ценности и дилетантские рассуждения о возможных победителях в этой второй большой мировой войне.

Так никогда не поступают не только реальные политики, но и вообще политики, особенно политики малых народов, находящихся в непосредственном соседстве с большими народами. Тем более нельзя было так делать 1 сентября 1939 г., спустя неделю после объявления о немецко-советском пакте о ненападении и дружбе. Тем более так нельзя было поступать в наших геополитических условиях Балтийского пространства, которые немецко-советское соглашение глубоко изменили и сделали наши старые политические подходы бесплодными и наивными.

В такое время и при таких изменившихся обстоятельствах объявлять о безусловном нейтралитете было просто равносильно «политике» страуса, этой красивой птицы африканской пустыни. Как эта птица, увидев опасность, прячет голову в песок и считает, что спряталась, так и руководители литовской политики, ввиду устрашающего будущего, решили ничего не делать, т.е. объявить о своем полном нейтралитете, или спрятать голову в песок, вполне возможно, считая, что избежали опасности...

Такая политика полного нейтралитета, какой придерживались с чистосердечным упорством, несмотря на все более изменяющиеся (для нас в

[251]

очень благоприятном направлении) политические и военные обстоятельства, неизбежно должна была принести какие-то плоды. Их можно представить так.

1. В отношении внутренней политики и вообще политической морали нейтралитет стерилизовал народ. Широкие здравомыслящие и естественно чувствующие слои жителей были удержаны от действий, на которые их дух был решительно настроен: время созрело, обстоятельства самые благоприятные. Растущий энтузиазм и высшее чувство самопожертвования на благо родины были задавлены и задушены. С другой стороны - тезис нашей многолетней политики, основное стремление, ставшее просто мечтой всего народа, при наступлении самого подходящего момента почему-то не выполняется. Вот так ведут себя неуверенно, непоследовательно. Поле всего этого вера народа в идеалы политики и доверие к руководству не может не сломаться, политическая мораль не может не выродиться. Народ теряет ориентацию и думает, когда и за что нужно бороться? Таково первое последствие политики нейтральности - отказ идти на освобождение оккупированной столицы.

2. Такая кричаще неумеренная или непоследовательная политика за границей должна была производить странное впечатление. В виду государств, которые ценят решительную волю народов, их характер и способность мужественно бороться за свои святые права, мы потеряли имя такого народа, а из-за этого драматически убавили свой моральный и совсем потеряли политический вес. Пассивные народы на мировом рынке покупают или продают, они становятся объектом обмена, если выясняется, что у них нет решительности бороться за свои интересы. Мало того, при обстоятельствах того времени наше объявление о нейтралитете в отношении вступившей в борьбу Польши могло быть воспринято только как доброжелательный жест этому феодальному «царству», захватившему чужие народы. На Германию, а в некотором отношении даже и на Россию, такое наше поведение могло произвести только отрицательное впечатление, если не сказать - вызвать подозрение...

3. Провозглашением полного нейтралитета наше политическое руководство достигло того, что мы сошли с политической орбиты Третьего Рейха и остались совершенно одни со своими «традиционными друзьями» в Москве. Все щели, оставшиеся от когда-то более тесного сотрудничества с Германией - единственной возможности избежать все уничтожающую коммунистическую оккупацию, - наши политические руководители спешили закрепить все новыми и новыми заявлениями о

[252]

нейтралитете. Посланнику Литвы в Германии в приказном порядке было запрещено даже разговаривать с политиками Рейха по вопросам, которые могли бы нарушить наш нейтралитет. Наше министерство иностранных дел в Берлине ни о чем не интересовалось даже по поводу передачи Литве чисто литовских волостей Сувалкской области, лишь бы не задеть наш нейтралитет. Наконец, было позабыто или сознательно не хотели знать, что эта война возникла и велась ради нового переустройства Европы. Декларируя в таких обстоятельствах полный нейтралитет, наше политическое руководство фактически заявило о том, что оно совершенно не интересуется этой новой Европой, даже больше того, что оно не хочет быть в той новой Европе. Оно сознательно отказывается прилагать усилия создать новый порядок и в восточной Европе, где, в конце концов, могли бы быть осуществлены великие и законные интересы Литвы. Не желая бороться или хотя бы активно помогать в новом переустройстве Восточной Европы, оно автоматически попадало в русско-еврейский большевистский сектор Азии. Полное уничтожение независимости Литвы и ее оккупация сатрапами этой зоны теперь было вопросом дней или недель. И это произошло...

Само собой разумеется, что за такую страусовую политику непосредственная ответственность падает в первую очередь на бывшее политическое и военное руководство нашего государства... Однако с другой стороны следует строго подчеркнуть, что руководства всех в то время существовавших в Литве крупных политических партий, полностью или большей частью одобряли, объявленную правительством политику нейтралитета, защищали ее и популяризовали как в печати, так и в так называемом обществе. Так что нельзя приуменьшать и их моральную ответственность. Банкротство как правительства, так и политических партий в нашей внешней политике является равноценным и равнозначным.

Не на много по этому вопросу отстало и тогдашнее, так называемое, политически мыслящее общество. Его представители, «непартийные» политики, чиновники-бюрократы, домовладельцы, управляющие разных новых центров, болтуны-интеллектуалы, пробившиеся бизнесмены, включая целый ряд администраторов и даже офицеров генерального штаба, - все эти сливки салонной политики, которые чем дальше, тем больше скисали до отвращения. Любители хорошей и легкой жизни, воплощение мещанского стиля, чемпионы идейно расколовшейся новой литовской буржуазии, циники и карьеристы, - все они только и жаждали хорошо пожить, боялись риска и, упаси Господь, утерять свои «завое-

[253]

ванные позиции». Решиться на какое-нибудь потрясающее действие или боевой подвиг, пожертвовать себя за великую народную идею, поплыть в новые, еще неведомые воды, - нет, на это им не хватало ни воли, ни решительности, ни склонности, ни фантазии.

Конечно, все они очень охотно одобряли политику нейтралитета... Точно так же, как после многие из них, бессовестно унижаясь, облизывали сапог оккупанта, все еще пытаясь спасти свои «позиции», что они, однако, называли даже ... спасением Литвы.

Все они более или менее активно поддерживали официальную внешнюю политику Литвы, заведенную на последнюю собачью тропу, откуда остался только один выход - непроходимое еврейско-большевистское болото.

[254]