Письмо полномочного представителя СССР во Франции Я. 3. Сурица народному комиссару иностранных дел СССР M. M. Литвинову. 26 марта 1939 г.

Письмо полномочного представителя СССР во Франции Я. 3. Сурица народному комиссару иностранных дел СССР M. M. Литвинову {{* Печатается с сокращением.}}

26 марта 1939 г.

По степени взбудораженности и всеобщей встревоженности реакция французской общественности на последний гитлеровский захват Чехословакии значительно превосходит все то, что мы наблюдали в прошлогодние сентябрьские дни.

Прежде всего нужно отметить совершенно исключительную по своему размаху и единодушию волну возмущения и ожесточения против немцев. Не впадая в преувеличения, можно с уверенностью сказать, что со времени великой войны не было еще момента, когда эта вражда к немцам прорвалась бы с такой силой, как сейчас. В синематографах, где так привились «актуалите» {{**}} из германской жизни и где еще сравнительно недавно эти показы воспринимались как нечто привычное и обычное при общем молчании зрительного зала, сейчас всякое появление на экране немцев вызывает свист и крики возмущения.

Совершенно притаилась и вся подкупленная немцами печать, и сейчас вы не встретите во Франции ни одного органа печати, который осмелился бы открыто выступить в защиту Германии. Свою подкупную работу эти подголоски немцев вынуждены в теперешних условиях вести, слегка подтягивая своих хозяев {{***}}. Как ветром сдуло с поверхности французской жизни и всех этих дебринонов, шатобрианов, этих вчерашних завсегдатаев Кэ д'Орсэ, предпочитающих сейчас, чтобы о них меньше вспоминали и говорили.

Естественно, напрашивается вопрос, чем объяснить, что теперешний акт захвата, к которому французское общественное мнение, казалось бы, было достаточно подготовлено всей практикой гитлеризма за последние годы и который явился лишь последовательным завершением акта предательства Чехословакии в прошлогодние сентябрьские дни, так больно задел и ударил по нервам французов.

С точки зрения узкофранцузских интересов теперешний захват представляется небольшим и во всяком случае гораздо менее ошеломляющим ударом, чем прошлогодний сентябрьский, когда Франция потеряла свой главный бастион в Центральной Европе, миллионную резервную армию, превосходную восточную «линию Мажино». Мюнхен уже фактически свел с карты Европы страну, на которую Франция могла бы еще рассчитывать и строить какие-либо расчеты. Вассализация и втягивание Чехословакии в орбиту германской политики наметились с достаточной отчетливостью еще задолго до акта 15 марта. Почему же все-таки такое возбуждение? Откуда этот всеобщий взрыв негодования? Не претендуя на то, чтобы дать на этот вопрос исчерпывающий и полный ответ, постараюсь зарегистрировать все объяснения, которые мне пришлось за последние дни выслушать с разных сторон.

Политики, принадлежащие к мюнхенскому лагерю, прежде всего были ущемлены тем пренебрежением, которое Гитлер проявил к своим партнерам по Мюнхену: «не посоветовался, не проконсультировался, не счел даже нужным предупредить». Это ощущение престижного урона сочетается с гораздо более горьким чувством признания, что Англия и Франция были «разыграны», обмануты в Мюнхене и что мюнхенское соглашение превратилось в такой же клочок бумаги, как и все предшествующие бумажки, на которых стояла подпись Германии. Мюнхен был преподнесен всему миру как новая эра «замирения» в Европе, как конец немецким претензиям в Европе, как установление новых форм сотрудничества между двумя конкурирующими «осями». Акт 15 марта ⁷⁹ нанес смертельный удар всем этим иллюзиям и по щепкам разнес все здание, построенное в Мюнхене. Те, кто несут действительно вину за Мюнхен, не сразу хотели в этом признаться. Они на первых порах пытались даже багателизировать события, крючкотворствовали, доказывая, что налицо нет открытой агрессии, что все произошло в рамках двустороннего и «добровольного» соглашения, но под напором давления своего общественного мнения они недолго удержались на таких позициях и решили во избежание революции «снизу» возглавить революцию «сверху». Но если бы вся реакция против акта 15 марта объяснялась только крахом мюнхенской политики, то было бы непонятным, почему этот акт вызвал еще боль-шее раздражение в кругах, которые ничего общего с мюнхенским курсом не имели и никаких особых иллюзий на его счет не питали, Я имею в виду не только тот сектор французской общественности, который всегда стоял за необходимость твердого отпора германской агрессии и который в акте 15 марта нашел лишь новое доказательство своей правоты, но и те широкие аморфные обывательские круги, которые в прошлогодние сентябрьские дни играли роль молчаливых наблюдателей, а сейчас вовлечены в страстную кампанию против немцев.

Мне кажется, что я не особенно ошибусь, если скажу, что на эти круги из последних событий больше всего повлияли два обстоятельства. Во-первых, тот факт, что Германия без единого выстрела, без каких-либо жертв, без противодействия с чьей бы то ни было стороны сразу одним ударом добилась результатов, превышающих по своим размерам то, чего Франция добилась после многолетней победоносной, но обошедшейся в миллионы жертв войны. Французский обыватель с бухгалтерской тщательностью, свойственной каждому рядовому французу, подсчитывает количество людей, территории, золота, естественных богатств, которые сейчас захватила Германия, и приходит в ужас как от зависти, так и от страха. Чувство страха и негодования, порожденное фактом неизбывного роста Германии, сейчас еще значительно усилилось благодаря характеру и особенностям, которыми сопровождались как раз последние германские захваты. На этом обстоятельстве, как, по-моему, на решающем и наиболее полно объясняющем теперешние французские настроения, я остановлюсь несколько подробнее.

Акт 15 марта замыкает целую полосу германских захватов. Но все предшествующие захваты имели в глазах обывателя все же некоторую видимость оправдания. Они либо касались областей, оторванных от Германии Версальским договором (Саарская область), либо касались областей, сплошь населенных немецким населением (Австрия, Судеты). Эти захваты укладывались в расистскую схему, которая если и отвергалась значительным большинством французского общественного мнения как внутриполитическая доктрина, то с известным удовлетворением воспринималась как некая этническая граница, в которую упираются завоевательные планы Гитлера. Если в согласии с расистской теорией Гитлер действительно хочет объединить под своим «скипетром» только одних немцев и заранее отвергает всех, которые принадлежат к иной расе, то французам беспокоиться нет особых оснований, особенно после того, как достигнуто соглашение относительно Эльзаса и Лотарингии. Не может быть никакого сомнения, что это соображение сыграло и значительную роль при разрешении судетского вопроса и облегчило Чемберлену и Даладье заключить мюнхенское соглашение. Акт 15 марта убил и эти наивные иллюзии и дал новый и поучительный урок политической грамоты.

Отныне и не очень искушенные в политике начинают уже догадываться, что расистская теория меньше всего может служить тормозом для захвата территорий с «инородческим» населением и что эта теория находит свое приложение лишь в факте применения к этим инородцам режима низших рас. Акт 15 марта окончательно разрушил, таким образом, в глазах всякого среднего француза не только веру в слова Гитлера, веру, что можно договориться с Германией, веру в оправданность сентябрьской жертвы, веру в Мюнхен, но во весь рост поставил и проблему германской угрозы, проблему новых германских захватов.

Сейчас никто уже здесь не сомневается, что Гитлер не остановится на старых версальских границах и не задержится у пределов этнических границ. Вопрос, который сейчас всех занимает и который доминирует над всеми другими вопросами,— это вопрос о том, чья сейчас очередь. Кто явится очередной жертвой германской агрессии? И чрезвычайно знаменательно, что, несмотря на то что и последние германские захваты произошли в «Восточной» Европе и еще более приблизили Германию к нашим границам, версия о «восточном» или, точнее, советском направлении германской агрессии начинает постепенно уступать место уверенности (по крайней мере, у ответственных политических деятелей), что очередной удар Германия готовит против Запада.

Обосновываются эти заключения приблизительно следующими соображениями. Непосредственным результатом захвата Германией Чехословакии является подпадение под еще большую от Германии зависимость Польши и Румынии. Германия это в первую очередь использует, чтобы отрезать Францию от этих своих союзников на Востоке и чтобы помешать ей получить через них помощь от СССР. Создав такой прочный барьер на Востоке и изолировав окончательно Францию, Германия приступит к осуществлению своей «исторической» задачи: обрушиться против своего традиционного врага — Франции, Германия с известным основанием считает, что наиболее выгодным для этого моментом является как раз теперешний момент, когда англо-французские военные приготовления еще далеко не закончены и когда объединенные германо-итальянские силы имеют гораздо больше шансов на победу, чем через год или два. Гитлер знает, что время работает не на него, как знает и то, что выиграть он сможет только при скорой «молниеносной» войне. Такие взгляды, как мне точно известно, высказывались и военными специалистами на секретных заседаниях комиссии по обороне. При этой схеме роль зачинщика почти всегда отводится Италии, которой, по общему мнению, уже надоело играть роль бедного родственника в «оси». Италия нажимает на Германию, а последняя удерживает Италию от «преждевременного» наступления, мотивируя незаконченностью предварительной подготовки на Востоке. Можно ли считать, что эта подготовка уже сейчас закончена? Здесь мнения расходятся.

Многие считают, что этот момент для Гитлера наступит лишь после того, как Румыния окончательно будет подчинена германскому влиянию после полной ее вассализации (допускается при этом и мирный вариант). Овладение Румынией сделает Гитлера полным хозяином Дунайского бассейна, обеспечит его хлебом и нефтью, предоставит ему базу на Черном море и откроет ему дорогу на Балканы и Ближний Восток. Соблазн велик. И если еще сравнительно недавно возможность захвата Германией Румынии почти единодушно расценивалась как преддверие к походу Гитлера против СССР (общая граница, атака Одессы со стороны Черного моря), то сейчас приходится выслушивать и прямо противоположные мнения. Получив нефть и хлеб из Румынии и другое нужное ему сырье из других подчиненных ему стран Центральной и Восточной Европы, Гитлер потеряет всякий экономический стимул к Украине и не подвергнет себя риску войны с СССР. А о том, что война с СССР представляет для него риск, и риск немалый,— об этом здесь говорят решительно все. И это знамение времени. Даже те, кто все еще твердят о слабости СССР и на этом строят свои аргументы против сотрудничества с СССР, признают рискованность военных операций против СССР (безбрежные пространства, неизбежность длительной и затяжной войны, трудность маневрирования и т. д.). Сомнительно, писал на днях один из французских публицистов, чтобы Гитлер рискнул «обложить северного медведя в его собственной берлоге».

Мнение, что ближайший германский удар будет нанесен на Запад и что под этот удар в первую очередь подпадет Франция, становится здесь преобладающим. Это главнейший вывод, к которому французов привели последние события, и в этом, по-моему, и объяснение того возбуждения, которое мы здесь сейчас наблюдаем.

Предпринимаются ли какие-нибудь серьезные меры для отражения предстоящей опасности? Наблюдается ли, действительно, какой-нибудь серьезный сдвиг в области мобилизации внутренних и внешних ресурсов в стране? Начну прежде всего с внутренних. [...]

Мы ставим главное ударение на предупреждении и торможении войн, на мерах превентивного порядка, а мюнхенцы отвергают самую возможность создать на такой базе какой-либо фронт, особенно при нашем в нем участии. Мы выдвигаем лозунг неделимого мира, а мюнхенцы проводят грань между «цивилизованными» странами, странами старой культуры и «гибридами» и применяют к ним разные мерки. Нетрудно, далее, догадаться, что к этим «гибридам» по несколько, правда, иным соображениям мюнхенцы относят и нашу собственную страну. Излишне, я полагаю, напоминать, что лучшим исходом для мюнхенцев было бы втравить нас в войну с Германией. Это единственная форма войны, которую они сейчас приветствовали бы. Это расценено было бы как столкновение между двумя одинаково вредными противниками «западных» стран. Но если вопреки всем стараниям война все же разгорится в другом месте и агрессор вместо намеченного для него мюнхенцами направления все же бросится против самих мюнхенцев, тогда, конечно, можно будет принять помощь и от СССР. Мюнхенцы, правда, убеждены, что СССР, которому они приписывают заинтересованность в развязке борьбы между тоталитарными и демократическими странами, долгое время будет занимать выжидательную и наблюдательную позицию. Но те же мюнхенцы считают, что в своих собственных интересах СССР в некий момент все же будет вынужден вмешаться. Правда, эта помощь опасна (в глазах крайних мюнхенцев даже более опасна, чем победа Германии), но, когда вода подходит к горлу, то уже не разбирают. [...]

Как держится при всем этом Бонне? Он, по примеру прошлогодних сентябрьских дней, старается на первый план выпятить все трудности проекта: позицию Польши, колебания Румынии и т. д. Можно ли хотя бы на один момент усомниться, что он в глубине души мечтает о скорейшем срыве всей этой английской затеи, перечеркивающей все, что он делал и над чем трудился в течение всего своего министерского стажа?

Возможно, что Даладье смотрит на все это иначе, но лишь до первого кивка со стороны Берлина и особенно Рима. Предположим, что завтра Муссолини предложит на «приемлемых» условиях соглашение (я это считаю далеко не исключенным), и я уверен, что Даладье сразу остынет и потеряет всякий интерес ко всякого рода Декларациям.

Я не хотел бы, и это, во всяком случае, не соответствовало бы ни моим намерениям, ни моим личным убеждениям, чтобы из всего мною вышесказанного был бы сделан вывод, что нам следовало бы Уклониться от участия в предлагаемой комбинации. Такой вывод был бы неверен. Я считаю абсолютно правильным, что мы ответили принципиальным согласием. Иной ответ с нашей стороны был бы и немыслим, не был бы никем понят и нанес бы нам большой моральный ущерб. Единственное, чего я хотел,— это изобразить в настоящем свете (по крайней мере, так как мне это представляется) настроения и намерения французских участников комбинации.

Полпред СССР во Франции
Суриц

АВП СССР, ф. 06, оп. 1, п. 19, д. 207, л. 21-35. Опубл. в сб.; СССР в борьбе за мир... С. 274 — 280.

Здесь печатается по кн.: Год кризиса. 1938-1939. Документы и материалы в двух томах. Составитель МИД СССР. 1990. Документ № 228.

Электронная версия документа перепечатывается с сайта http://katynbooks.narod.ru/

Примечания

{{**}} Actualités (фр.) — кинохроника.

{{***}} Так в тексте.

^{79^} Президент Чехословацкой Республики Э. Гаха и министр иностранных дел Ф. Хвалковский были вызваны в Берлин, где в ночь на 15 марта 1939 г. их заставили подписать документ о ликвидации независимости Чехословакии.

В этот же день, 15 марта, германские войска вторглись в Чехословакию. Чехия была превращена в провинцию германского рейха — «протекторат Богемия и Моравия». Словакия провозгласила свою «независимость» и стала зависимым от Германии марионеточным государством.— 1—281, 289.