Тыркова А.В. Дневники. 1910.11.27 [ Надо создавать людей ]

27 ноября [1910]

Вчера был очень трудный день. С утра начала переговариваться о статье или письме, протестующем против курсисток. Милюкова мне сказала, что ее муж отстранился в газете от всего, кроме политики. Твердо И. Гессен занял все позиции. Но на этот раз он сразу отнесся так, как было надо. Обещал напечатать мое письмо (183). Но через Нечаеву (184) курсовые дамы и профессора узнали содержание и по-профессорски испугались. Они все думают, что можно домашними средствами бороться с отупеньем и огрубеньем молодежи. А я уверена, что нельзя. Сначала Нечаева, потом Д. Гримм по телефону просили меня, в интересах молодежи, снять письмо. «Не надо давать оружие правым». Я с этими аргументами не согласна, но, считая, что Гримм и руководительницы курсов несут столько ответственной работы, что я не имею права с ними не считаться. Протелефонировала в редакцию и напала на меня тоска. Думаю, Толстой никогда бы не отказался, не согласился бы промолчать, если хочется громко сказать, да еще там, где дело идет о смертной казни.

Сегодня сторговалась с Гриммом. Я вычеркнула следующее: «Я ждала свистков протеста, хоть одного непосредственного возгласа стыда или отвращенья. Ничего. Внимательные, полные любопытства глаза, веселые молодые улыбки, смех, аплодисменты. Да ведь это те же лица, которые я, две недели тому назад, видела на демонстрации против смертной казни. Как же могут студентки и студенты одновременно горевать о Толстом, чувствовать свою связь с ним, протестовать против смертной казни и спокойно смотреть на этот постыдный фарс».

Без этих слов Гримм нашел письмо не опасным. Хотя я нахожу, что в этих словах только правда. Но ее нельзя сказать, п|отому] ч[то) на молодежь опять поход справа. А м|ожет] б[ыть|, и просто потому, что у нас нельзя говорить правду.

Нелегко мне было перенести еще одну вещь, личную. Я рассказывала Милюковой, что на том же курсовом вечере была кафешантанная певичка.

—           Это все сделала литература. Ваша литература. И ваша вина здесь есть, А[риадна| В[ладимировна], Ваша книга тоже пронизана культом тела.

—           А духа в ней нет?

—           Он играет второстепенную роль, а главное аромат тела. То, что я так ненавижу...

—           Я думаю, и Толстой говорил о теле. Вспомните сцену между Анной и Вронским.

—           Да, но он говорит об их близости отрицательно. Об этих вещах надо или молчать, или их осуждать. В ее голосе было неподдельное негодованье. Мне было больно. Я чувствую себя правой, но вижу, что мое понимание жизни противоположно и враждебно ей. «Я не одна так думаю», — сказала она.

Значит, в моей книге соблазн? Нет. Это не может быть.

Я заговорила с Шаховским. Ему не хотелось, видимо, говорить.

—           Нет, этого я не нашел. Но ваши герои слишком серы. Надо создавать людей.

Шаховской мечтает о том, что кадеты будут вести демократическую просветительную работу в низах. Будут ли?

ГА РФ. Ф. 629. On. 1. Д. 17. Л. 87об.—89об. Автограф.

Здесь текст приводится по изданию: Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма. [Сост. Н.И. Канищева]. М., 2012, с. 92-94.

Примечания

183. В письме, напечатанном в «Речи» 28 ноября 1910, Тыркова выразила свое возмущение тем фактом, что на вечере, устроенном курсистками Высших женских курсов в зале Дворянского собрания, был разыгран некий фарс, закончившийся шутовским изображением смертной казни: «Перед тысячной толпой молодежи, которая смеялась и аплодировала, прошла сцена вешанья, скоморошески опутанная глупыми остротами, шутками, гримасами, сопровождаемая ужимками приплясывающей около кафешантанной певицы». Тыркова протестовала против подобного действа и высказывала надежду, что «и устроительницы, и зрители поймут весь ужас неразборчивости своей».

184. Очевидно, имеется в виду Ольга Константиновна Нечаева, член комитета «Общества для доставления средств петербургским Высшим женским курсам». Член Петербургского комитета кадетской партии.