65. Объяснения П.Г. Курлова в первый департамент Государственного совета, 16 апреля 1912 г.

Во исполнение положения первого департамента Государственного совета от 20 минувшего марта за № 5 имею честь представить нижеследующее мое объяснение:

Извлечение из всеподданнейшего доклада сенатора Трусевича о произведенном им по Высочайшему повелению расследовании деятельности лиц, принимавших участие в осуществлении охраны во время пребывания Его Императорского Величества в г. Киеве в 1911 г., может быть разделено на 3 части:
Первая, относящаяся к киевскому событию только косвенно, является исследованием моей служебной деятельности, как товарища министра, в характеристиках моих подчиненных и неправильных к ним отношениях.

Кроме того, затрагиваются вопросы, относящиеся до расходования как мною, так и статским советником Веригиным денежных сумм, отпускавшихся в разное время на организацию охраны при Высочайших путешествиях.
Вторая вкратце обнимает общее мероприятие по охране в г. Киеве.
Наконец, третья посвящается исследованию несчастного события 1 сентября, распоряжений моих и подведомственных мне лиц, относящихся к этому событию, к дням, ему предшествующим и отчасти последующим.
В этой части ко мне, полковнику Спиридовичу, статскому советнику Веригину и отставному подполковнику Кулябко предъявляются определенные обвинения в превышении и бездействии власти.
Обращаясь к первой части, я не могу не остановиться на общем вопросе, который затрагивается в докладе сенатора Трусевича и трактуется им как бы не совсем согласно с законом, совпадая с толкованиями различных органов повременной печати, посвятивших ему целый ряд статей. Это вопрос о пределах власти моей, как товарища ми-нистра внутренних дел и командира отдельного корпуса жандармов.
В прессе указывалось на ненормальность положения товарища министра, будто бы заведующего всей полицией самостоятельно, вне зависимости и контроля своего министра. Между тем Высочайшим повелением от 10 ноября 1905 г. должность эта была упразднена одновременно с оставлением этого поста свиты генерал-майором Д.Ф. Треповым. Никогда товарищем министра, заведующим полицией, я не был. При назначении на пост товарища министра внутренних дел 1 января 1909 г. на меня, по распоряжению покойного министра статс-секретаря П.А. Столыпина, изложенному в письме на мое имя от 1 января того же года за № 27069, было возложено заведование делами департамента полиции, департамента духовных дел иностранных исповеданий и Техническо-строительного комитета.
С назначением меня 26 марта командующим отдельным корпусом жандармов, согласно точному смыслу ст. 663667 кн. III Свод. воен. пост. 1869 г., министр письмом от 29 апреля за № 9420 оставил за мной заведование делами департамента полиции.
Я не буду останавливаться на поводах и причинах, побудивших статс-секретаря П.А. Столыпина соединить в моем лице должности товарища министра и командира отдельного корпуса жандармов, скажу только, что целесообразность такого соединения признана и нынешним министром внутренних дел, тайным советником А.А. Макаровым, как председательствующим до назначения на этот пост в комиссии по реформе полиции.
Я считаю, таким образом, установленным, что, не будучи товарищем министра, заведующим полицией, я не был независим и не стоял вне контроля министра внутренних дел. Поэтому едва ли правильно указание в расследовании сенатора Трусевича о моих признаваемых им неправильными повышениях статского советника Веригина и подполковника Кулябки, а равно и о новом порядке расходования денег.
Мне казалось бы более соответствующим действительности говорить о моих докладах и представлениях покойному министру, с которыми статс-секретарю П.А. Столыпину угодно было соглашаться. Я отнюдь не хочу снимать с себя этим объяснением ответственность за мои доклады и представления, но я слишком чту память покойного министра, которому я был очень многим обязан, чтобы допустить хоть на минуту мысль о бесконтрольных распоряжениях подчиненного ему непосредственно лица в одной из областей Высочайше вверенного ему министерства.
О заботливом отношении П.А. Столыпина к вопросам полицейским, массе посвящаемой им этой отрасли работы и многочисленности делаемых им лично распоряжений прекрасно известно как самому сенатору Трусевичу, бывшему директором департамента полиции, так и нынешнему министру внутренних дел, занимавшему по отношению к департаменту полиции совершенно аналогичное со мной положение, бывшему директору департамента, ныне сенатору, Н.П. Зуеву и всем должностным лицам как департамента полиции, так и отдельного корпуса жандармов, имевшим высокую честь работать под непосредственным руководством покойного П.А. Столыпина.
Доклады два раза в неделю по несколько часов, ежемесячные ведомости, содержащие в себе все расходы по департаменту полиции, на которых имеются пометки и вопросы покойного министра, и, наконец, особая заботливость его о правильном и возможно экономном расходовании казенных сумм прекрасно известны всем означенным лицам и в особенности нынешнему директору департамента, тогда вице-директору, статскому советнику С.П. Белецкому .
Мне приходится, таким образом, перейти от этого общего положения к оценке не неправильных распоряжений, а неправильных и вводивших, следовательно, в заблуждение моих докладов о повышениях и награждениях статского советника Веригина, о служебной оценке деятельности подполковника Кулябки и о порядке расходования денег и представить на благоусмотрение Государственного совета, что общие выводы сенатора Трусевича по этим вопросам не вполне соответствуют данным дела.
Начну со статского советника Веригина.
Сенатор Трусевич приводит из его службы только те данные, которые относятся ко времени заведования мною департаментом полиции. Я позволю себе думать, что если личные и служебные качества статского советника Веригина сыграли такую большую роль в киевском событии и представлялись, по мнению сенатора, настолько неудовлетворительными в сравнении с его повышениями по службе, что не остановили тайного советника Трусевича от намека, что таковые объясняются моими вексельными к Веригину отношениями, то было бы неправильно допустить положение, что известное должностное лицо создается только в тот или другой момент его службы, а что его служебная репутация не есть результат всей предшествующей деятельности.
Со статским советником Веригиным, как должностным лицом, я познакомился, будучи командирован в начале 1907 г. в департамент полиции, директором которого в это время состоял сенатор Трусевич, для исполнения обязанности вице-директора. Таким образом, с моим назначением создавалась за время директорства тайного советника Трусевича уже вторая должность исполняющего обязанности вице-директора, что, видимо, считалось тогда необходимым. Во всеподданнейшем докладе не приведено между тем оснований, по которым образование третьей (должности) во время моего заведования делами департамента, на которую, по моему докладу, статс-секретарем П.А. Столыпиным был назначен статский советник Веригин, признается неправильным.
Не могу я считать основанием к такому признанию указание сенатора, что с увольнением Веригина в 1911 г. в отставку означенная должность вице-директора упразднена. Ведь тогда пришлось признать неправильным учреждение при тайном советнике Трусевиче второй должности, которая, с назначением исполнявшего ее после моего ухода из полиции статского советника Виссарионова вице-директором, тоже упразднена.
Взгляды министров, их товарищей и директоров департамента часто меняются с их переменой, но это изменение не может служить доказательством неправильности или нецелесообразности того или другого сделанного ими распоряжения.
Одиннадцатилетней службой в департаменте статского советника Веригина до 1 января 1909 г., т.е. до назначения меня на пост товарища министра внутренних дел, посвящено 2 строчки: «Поступил в 1898 г. на службу в департамент полиции и с 1 июля 1906 г. (т.е. приблизительно через месяц после назначения сенатора Трусевича директором департамента) был назначен исполняющим обязанности секретаря при директоре этого департамента». Утверждение формально правильное, но допускающее возможность некоторых произвольных во вред Веригину толкований, которые и имели место в печати. Исполнение той или другой должности, а не назначение на таковую может иметь различные причины: или лицо не может быть назначено на должность, так как состоит в слишком незначительном, не соответствующем ее
классу, чине, является мелким чиновником или занимает другую высшую должность, что и имело место по отношению к статскому советнику Веригину, назначенному 9 того же июля в чине титулярного советника чиновником особых поручений VI класса при министре внутренних дел. За время управления департаментом сенатора Трусевича Веригин был удостоен 6 декабря того же года, по его представлению, всемилостивейшего пожалования в звание камер-юнкера Высочайшего Двора. 7 декабря следующего года Веригин получил орден Св. Станислава 2-й степени вне правил, а в мае 1908 г. он уже в чине коллежского советника, т.е. за это время он получил 3 чина. Вот что пишет директор департамента Трусевич о служебной деятельности статского советника Веригина в своем отчете министру о состоянии департамента за 1906 г.: «С переменой личного состава секретарской части, т.е. с назначением Веригина таковая стала живым нервом департамента».
Все это доказывает, что директор департамента Трусевич, так же как и я, признавал Веригина добросовестным и талантливым чиновником.
Ознакомившись с деятельностью Веригина в бытность мою и. о. вице-директора, я вполне разделил мнение о нем его директора, а потому счел возможным, будучи назначен товарищем министра, ходатайствовать перед министром об увеличении Веригину содержания на 1200 руб. в год и повышении его в должности чиновника особых поручений V класса, против чего я не встретил возражений со стороны продолжавшего еще занимать должность директора департамента М.И. Трусевича.
Я всецело разделял его мнение о необходимости правильно организовать секретарскую часть и о важности и тяжести лежащей на ней работы.
Занимая пост товарища министра, я еще более утвердился в этом убеждении и, считая секретаря ответственным за своевременное исполнение бумаг по всему департаменту, находил, что для осуществления этого ему должен быть подведомствен личный состав департамента, журнал, архив и центральный алфавит.
По этим соображениям я ходатайствовал пред министром о реорганизации департамента в указанном выше смысле и о предоставлении лицу, на которое эта часть будет возложена, обязанностей вице-директора.
Вполне удовлетворявший своему назначению секретарь департамента был естественным кандидатом на занятие этой должности, о чем я доложил статс-секретарю П.А. Столыпину, не встретив никаких возражений и со стороны бывшего директора департамента Н.П. Зуева. Это положение отнюдь не создавало какого-либо сосредоточения в руках Веригина нескольких должностей, а тем более совершенно особого положения его в департаменте, так как в таком же положении были все, исполнявшие обязанности вице-директоров.
Во всеподданнейшем докладе не приведено никаких указаний на неправильные действия Веригина по службе, на его неспособность или леность в работе. Соображение об интригах между служащими и о какой-то особой осведомленности Веригина в намерениях высшего начальства, относясь к области сплетен, не играет в моих глазах никакой роли.
При таком взгляде на служебную деятельность Веригина я просил министра о командировании его в мое распоряжение, когда по Высочайшему повелению на меня, начиная с 1909 г., возлагалось заведование всей охраной при Высочайших путешествиях.
Что касается до командирования статского советника Веригина в Ракониджи и Гомбург, когда в эти места изволил отправляться Его Императорское Величество, то командировки эти не требовали каких-либо специальных знаний по политическому розыску, так как имели своей целью сношения с полицейскими и административными органами иностранных государств, что требовало хорошего знакомства с иностранными языками, качество, к сожалению, мало свойственное как чинам департамента, так и офицерам отдельного корпуса жандармов. Обе командировки требовали, кроме того, такта, были исполнены прекрасно, что засвидетельствовано нашим послом в Италии генерал-адъютантом кн. Долгоруким и дворцовым комендантом генерал-адъютантом Дедюлиным, в чем Государственный совет, если это ему будет благоугодно, может убедиться из дела о службе статского советника Веригина.
Переходя к отпускавшимся в распоряжение Веригина деньгам, я утверждаю, что помещенное в докладе указание на то, что при поездке в 1910 г. в Германию он не представил к отчету в отпущенных ему суммах оправдательных документов на 54 347 руб., а 1200 руб. истратил без указания на назначение этого расхода, не соответствует действительности, так как отчет в этой сумме был проведен мною по документам, доложен министру и хранится вместе с документами в департаменте полиции.
Очевидно, что приведенное выше положение всеподданнейшего доклада, хотя и не имеющее никакого отношения к киевскому событию, указывая на преступные действия Веригина в израсходовании казенных денег, набрасывает известную тень на меня, тем более, что сенатор Трусевич говорит, что в моих отношениях к Веригину могли играть роль услуги его по моим вексельным операциям в кредитных учреждениях.
Утверждение несколько смелое, так как указываемая во всеподданнейшем докладе неправильная, будто бы, моя оценка Веригина относится к 1909 и 1910 гг., между тем, я просил его, пользовавшегося кредитом в банках, учесть мои векселя на сумму 17 000 руб. весною 1911 г. Таким образом, все мои служебные отношения к Веригину ни в какой связи с оказанным мне содействием по учету векселей находиться не могут.
Предполагаемое докладом участие статского советника Веригина и полковника Спиридовича в руководстве политическим розыском в г. Киеве должно служить, по моему мнению, предметом объяснения по 3й части доклада, так как таковые относятся к обвинениям этих лиц в преступлениях по должности, а потому я перехожу здесь к общей характеристике подполковника Кулябки.
На службе по розыску Кулябко состоит с 1903 г., когда он был переведен в Киевское охранное отделение. В период Японской войны Кулябко был призван из запаса (в котором состоял с 20 марта 1896 г., неся службу по полиции) и по ходатайству штаба Киевского военного округа был оставлен в г. Киеве, где, состоя на действительной военной службе, одновременно продолжал нести обязанности в охранном отделении и, кроме того, специально занимался военной разведкой. За время 8-летней службы в Киевском охранном отделении Кулябко прошел все должности – от состоящего при отделении чиновника до начальника отделения включительно; на эту последнюю должность он был назначен сенатором Трусевичем и им же назначен начальником Киевского районного охранного отделения . Такое назначение имеет особое значение при оценке служебной деятельности Кулябки, неправильность которой ставится теперь мне в вину. Мне придется в связи с этим вопросом невольно коснуться системы замедления должностей по розыску и подготовленности к нему назначаемых чинов. Согласно суще-ствующему закону, штатных охранных отделений только 3: С.-Петер-бургское, Московское и Варшавское, но мало-помалу подобные учреж-дения образовывались и в других больших городах. Большинство дол-жностей в этих учреждениях замещались офицерами отдельного корпуса жандармов, и только в немногих были гражданские чиновники.
Несомненно, что политический розыск требует серьезной подготовки и основательного знакомства с историей революционного движения, программами революционных партий и техникой розыска. Каким же образом могли назначаемые в розыск офицеры получать такую подготовку? Для перевода в корпус жандармов существуют особые курсы, на которых техника розыска и история революционного движения стали преподаваться только за последнее время, причем, при частой перемене лекторов, при отсутствии каких-либо руководств и пособий по этим предметам, дело это было поставлено очень слабо. Будучи назначен командиром корпуса, я обратил на эту сторону обучения офицеров особое внимание и лично председательствовал в испытательных комиссиях по этим предметам. Полученный таким образом крайне ограниченный запас знаний мог пополняться путем практики при службе на низших должностях в охранных отделениях и прикомандирования к таковым для обучения. Оба эти способа далеко не всегда давали надлежащие результаты. Ввиду особенности политического розыска начальники охранных отделений сами вели работу с важнейшими сотрудниками, боясь возможности провала таковых при неумелом ими руководстве. При этих условиях офицеры охранных отделений, как числящиеся в них, так и прикомандированные, занимались преимущественно канцелярской перепиской и в редких случаях вели второстепенных сотрудников. Теоретические занятия почти отсутствовали. Это явление обращало на себя внимание и раньше. Начальникам охранных отделений неоднократно предлагалось серьезно заниматься с подведомственными им офицерами, но эти пожелания начальства очень плохо прививались к жизни. Установив ежегодное прикомандирование к охранным отделениям 12 молодых офицеров, я приказом по корпусу от 3 августа 1910 г. за № 183 выработал особую форму аттестации, которая вынуждала начальников отделений подробно излагать в ней о практической и теоретической подготовке офицеров к службе по розыску.
Вышеизложенные условия не давали необходимого количества хорошо подготовленных офицеров и заставляли зачастую мириться с замечаемыми недочетами. Найти людей, вполне удовлетворяющих требованиям, которые должны быть предъявлены к розыскным офицерам, было неоткуда, и приходилось всеми силами поддерживать занимающих эти места, давая им постоянные указания. С этой общей точки (зрения) подготовленности офицеров к делу политического розыска, необходимо, по моему мнению, оценивать служебную деятельность подполковника Кулябки и мои к нему отношения.
Сенатор Трусевич говорит, что через некоторое время после назначения Кулябки начальником Киевского охранного отделения в 1906 г., департамент полиции стал обнаруживать отсутствие достаточного освещения революционных организаций в Киеве и планомерность с ними борьбы, что вызвало еще в 1908 г. ревизию со стороны департамента полиции, причем работа Кулябки была признана неудовлетворительной, и в конце 1908 г. было решено перевести его в департамент для письменных занятий, что, однако, не осуществилось, ввиду перемены в составе высших чинов департамента.
По мнению сенатора Трусевича, Кулябко, не обладая достаточным знанием своего дела, руководствовался в розыске указаниями своих негласных агентов, даже по вопросам техники (это взято из показаний Богрова после событий 1 сентября, а не из ревизии департамента).
Не имея возможности оценивать и другие источники такого мнения сенатора Трусевича, за неприведением их в докладе, я могу противопоставить этому заключению нижеследующие данные:
Со служебной деятельностью подполковника Кулябко я познакомился в декабре 1906 г., когда по Высочайшему повелению был командирован в Киев для временного управления Киевской губернией в течение 2-х месяцев. Время было крайне неспокойное, работа революционных партий была еще в полном разгаре. Интересуясь делом политического розыска, я был прекрасно осведомлен не только о работе подполковника Кулябки, но и о тех средствах, которыми он располагал для удачного ее ведения. У подполковника Кулябки была сильная агентура, и революционные партии были прекрасно освещены. С такой оценкой деятельности Кулябки был вполне согласен и киевский генерал-губернатор генерал от кавалерии В.А. Сухомлинов, отзывавшийся о Кулябке с самой лучшей стороны.
Позволю себе думать, что такого же мнения держался и директор департамента полиции Трусевич, вверивший Кулябке в конце 1906 г., кроме Киевского охранного отделения, и Киевский район, то есть поставивший его, молодого начальника охранного отделения, в чине коллежского асессора, руководителем, в деле политического розыска, начальников губернских жандармских управлений: Киевского, Подольского, Волынского, Полтавского и Черниговского, из коих двое были в чине генерал-майора, а остальные в чине полковника. По возвращении из Киева я был назначен исполняющим обязанности вице-директора департамента полиции и, занимая эту должность до конца октября 1907 г., никаких незнаний и упущений со стороны Кулябки не замечал. Что же касается указаний сенатора Трусевича на возникшее предположение, вслед за ревизией 1908 г., перевести Кулябку в департамент на письменные занятия и неосуществление этого, ввиду изменений в составе высших должностных лиц департамента, то по этому поводу я не могу не ответить, что, по назначении меня товарищем министра, сенатор Трусевич, оставаясь в должности директора департамента до конца марта 1909 г., не счел нужным ни доложить мне о результатах ревизии, ни о необходимости отозвания Кулябки от занимаемой им должности.
Что касается ревизии Киевского охранного отделения, произведенной в 1909 г. по моему распоряжению генерал-майором Герасимовым, то ревизия эта имела специальную цель, касалась нескольких охранных отделений и была направлена не к обследованию способности и знаний дела начальников отделений, а к выяснению положения в них агентуры. Такое распоряжение было вызвано тем исключительным положением, при котором я вступил в должность: всем памятны дела Азефа, Лопухина , запрос во французской палате депутатов, о заведовавшем заграничной агентурой статском советнике Гартинге , разоблачениях Бурцева, Бакая и Менщикова .
Развал агентуры был полный, и, конечно, первой моей задачей было восстановление этого важнейшего нерва розыска. Если при этом агентура в Киевском охранном отделении оказалась тоже слабой, то я не мог поставить этого обстоятельства, как явления общего, в исключительную вину Кулябке. Правда, вслед за этим мне докладывалось об указанных сенатором Трусевичем недочетах в Киевском охранном отделении, но большинство этих недочетов носило чисто канцелярский характер, а указанное в докладе недостаточное освещение (революционных организаций в Киеве) объяснялось невозможностью быстрого восстановления агентуры, каковая невозможность усматривалась, к сожалению, не в одном только Киевском охранном отделении.
Ставить в вину подполковнику Кулябке, бывшему всегда на хорошем счету, положение Киевского охранного отделения, являвшееся последствием вышеуказанных серьезных причин, расшатанности в деле агентуры, мне не представлялось основательным. Все же, конечно, настойчиво преследуя намеченную мною себе цель восстановления агентуры, я вызвал подполковника Кулябку в Петербург, как это делал в отношении многих других розыскных офицеров, и, при чинах департамента, дал ему в этом направлении самые серьезные и настойчивые указания.
Таким образом, выводам сенатора Трусевича о непригодности подполковника Кулябки я противопоставляю распоряжение директора департамента Трусевича, мнение бывшего киевского генерал-губернатора генерала от кавалерии В.А. Сухомлинова и нынешнего генерал-адъю-танта Ф.Ф. Трепова, который возлагал на Кулябку заведование всей охраной при посещении Его Императорским Величеством г. Киева в 1909 году.
При такой оценке деятельности подполковника Кулябки я считал вполне целесообразным присоединиться к просьбе генерала Сухомлинова и ходатайствовать пред шефом жандармов о переводе Кулябки в корпус в 1909 г. за блестящее выполнение им работы по Полтаве, входившей в его район, и Киеву, при посещении этого города Его Императорским Величеством. Эта же успешность в организации охраны в 1909 г., при уверенности в приобретенной к тому же опытности, заставили меня остановиться на подполковнике Кулябке при выборе лица для организации охраны в Риге при посещении названного города Государем Императором в 1910 г., когда мною было выяснено несоответствие к этому делу местного начальника губернского жандармского управления генерал-майора Волкова . Это последнее поручение было опять-таки исполнено Кулябкой настолько успешно, что шефом жандармов было признано справедливым по моему докладу испросить Высочайшее соизволение на производство ротмистра Кулябки в подполковники.
Таким образом, ни родство Кулябки с полковником Спиридовичем, ни дружба со статским советником Веригиным, а совокупность проявленных Кулябкой способностей в деле организации охраны при посещении целого ряда городов давали, думается мне, вполне основание рассчитывать, что при киевских торжествах в 1911 г. я буду иметь в лице Кулябки деятельного и надежного помощника.
Вынужденный остановиться на указании доклада о стремлении назначить Кулябко в Севастополь, я должен отметить, что при назначениях на ответственные места при посещениях Его Императорского Величества, как то благоугодно будет усмотреть первому департаменту Государственного совета из предшествовавшего моего изложения, я в течение 3-х лет моей последней службы руководствовался единственно соответствием лица требованиям, предъявляемым к его обязанностям, почему никогда и не думал об удалении исключительно энергичного с выдающимися способностями начальника Севастопольского губернского жандармского управления полковника Попова, лично мне известного и мною же назначенного на занимаемый им и ныне ответственный пост.
Вопрос о перемещении Кулябки в Севастополь был возбужден не Веригиным и Спиридовичем, а генерал-адъютантом Треповым, заявившим мне в июне 1911 г., что в случае освобождения должности в Севастополе он со своей стороны считал бы соответствующим назначение туда Кулябки ввиду климатических условий.
Перехожу к последнему вопросу первой части всеподданнейшего доклада, вопросу о расходовании мной денежных средств, отпущенных на охрану во время путешествия Его Императорского Величества в 1911 г., вопросу, имеющему для меня особое значение.
Я прослужил безупречно около 35 лет, а потому всякий намек на злоупотребление казенными деньгами оскорбителен и тяжек.
Я называю помещенные по этому поводу в докладе данные намеком, так как, обладая всеми средствами даже для исследования этого вопроса, даже правом ознакомления с моими частными делами, сенатор Трусевич, затронув как бы вскользь порядок расходования денег, не предъявляет ко мне никакого обвинения; казалось бы, что таким намекам не место во всеподданнейшем докладе.
Сенатор Трусевич, пробуя теперь связать мои частные дела с делами по службе, не счел нужным, допрашивая меня в течение нескольких дней, предложить мне по этому поводу ни одного вопроса, при которых он получил бы те объяснения, которые я теперь впервые имею честь представить на благоусмотрение Государственного совета. Кроме того, имея в своем распоряжении документальные данные о расходовании мною денег, отпущенных на охрану, сенатор Трусевич упустил поместить в докладе, что в этих суммах я представил полный отчет одновременно с остававшимися в моем распоряжении деньгами, что ни одного расхода, не подлежащего оглашению и не оправданного документами, в отчете нет и что тем более в нем не заключается никаких расходов на мои личные надобности. По этой причине я вынужден приять смелость убедительно просить Государственный совет потребовать от Министерства внутренних дел сведения, необходимые для установления того обстоятельства, что отчеты по израсходованию отпущенных мне сумм на дело охраны были представлены мною, кому надлежит, своевременно и полностью.
Попробуем разобраться в намеке. По мнению сенатора Трусевича, с 1909 г. я ввел новую систему расходования денег, не встречавшуюся в практике департамента полиции. Сенатор забыл упомянуть, что система эта и не могла быть не новой, а тем более разрешаться практикой департамента, так как в этом году впервые при предположенном путешествии Его Императорского Величества в Полтаву высшее руководство охраной вверялось мне по особому Высочайшему повелению, а следовательно, и деньги, отпускаемые на этот предмет, могли вовсе не поступать в департамент полиции, а находиться полностью у меня, если бы это не встретило препятствий со стороны министра внутренних дел. На самом деле это не только не встретило такого препятствия, но нахождение у меня известных сумм было представлено министру в ежемесячных ведомостях за июнь и июль месяцы. Кроме того, я подробно докладывал об этом покойному П.А. Столыпину в присутствии бывшего директора департамента полиции тайного советника Зуева и исполнявшего за его отъездом его обязанности вицедиректора М.И. Зубовского.
Далее сенатор Трусевич говорит, что деньги эти в размере 300 000 руб. были 10 июня приняты департаментом полиции из главного казначейства, что того же числа, т.е. еще до поступления в кассу департамента этих денег, я истребовал 25 000 руб. в свое распоряжение и приказал выдать исполняющему обязанности вице-директора Веригину аванс в 10 000 руб. Очевидно, что между поступлением денег в департамент и моим требованием о выдаче могла быть разница в несколько часов.
Я не останавливался бы на этом обстоятельстве, если бы в доклада не было второго намека, что с 11 июня по 26 июля мною произведено платежей по займам на сумму свыше 16 000 руб. Здесь сенатором Трусевичем упущено, что взятие мною денег именно 10 числа объясняется моим выездом в Киев, и как я в то время предполагал, и в другие места на следующий день, т.е. 11 июня. Я не знаю, на каких документах основывает сенатор Трусевич мои уплаты в 16 000 руб. Думаю, что на справках, полученных им из кредитных учреждений. Эти справки передо мною, и ими устанавливается, что уплата в буквальном смысле может быть отнесена только к 5000 руб., внесенным по моему поручению 15 июня. Остальные суммы составляют переучет векселей, по которым с меня в настоящее время производятся взыскания. Чтобы устранить всякое сомнение даже в кратковременном моем пользовании казенными деньгами для переучета, я считаю долгом доложить Государственному совету, что в течение июня месяца мною было получено от П.А. Бадмаева 25 000 руб. и П.М. Андреева 10 000 руб., что они во всякое время и могут засвидетельствовать.
Я нахожу, что обвинение в злоупотреблении казенными деньгами должно быть, как и всякое обвинение, доказано и нельзя переносить обязательство опровергать несуществующее на меня.
Нечего говорить, что не может служить доказательством неправильности моих действий «появление в прессе и обществе нежелательных толков, ввиду, быть может, неосновательных слухов о чрезмерно широкой жизни моей и моих приближенных в Киеве».
Порядок расходования денег из сумм департамента полиции никогда не составлял достояния прессы, а подробное исследование сенатором Трусевичем и командированными в его распоряжение лицами моей частной жизни в Киеве обязывало его упоминать «не о, быть может, неосновательных слухах», а категорически установить, что никакой широкой жизни не было. Как в первый, так и во второй приезд в Киев я, кроме службы и обязательных визитов, из своего номера никуда не выходил, а с 14 августа по день выезда из Киева был болен и вел самый строгий режим. Я еще раз считаю долгом подтвердить перед Государственным советом, что даже и эта жизнь производилась на мои личные средства.
Еще меньшим доказательством может служить делаемое сенатором Трусевичем указание, что за время, совпадающее, по его мнению, с крупными уплатами по моим личным делам, мною израсходовано на охрану только 454 руб. 20 коп. Выезжая в поездки, я не мог предусмотреть, какие расходы потребуются, а тем более определить время таковых. Могу указать, что один такой расход в размере нескольких тысяч рублей, точную цифру я теперь не припомню, предстоял в Чернигове и не был произведен по изменившимся обстоятельствам, что может подтвердить черниговский губернатор камергер Маклаков . Расходы, подобные только что указанному, бывали в предыдущие поездки, и я полагал удовлетворять их из особого аванса статского советника Веригина, т.к. отчет по ним, ввиду исключительного их характера, представлялся мною непосредственно министру.
Конечно, не личными соображениями можно объяснить выдачу такого аванса, т.к. при возможности иметь в своем распоряжении 126 000 руб., я в фиктивных авансах не нуждался. При таких условиях всякий намек на неправильные действия мои по расходованию денег должен быть устранен, и я хочу сказать только несколько слов о представлении мною отчета.
Вернувшись из Крыма 13 сентября, я, при свидании с председателем Совета министров, статс-секретарем В.Н. Коковцовым, предста-влял ему отчет, но мне было указано, что таковой подлежит ведению министра внутренних дел.
При назначении на этот пост сенатора Макарова я при первом же докладе представил этот отчет и заявил о своем намерении сдать остающиеся у меня деньги в департамент полиции, но министр сказал мне, чтобы я продолжал прежний порядок. Как может убедиться Государственный совет из имеющегося при деле отчета, переводы денег на охрану разным лицам продолжались, и все поступавшие ко мне требования немедленно удовлетворялись. В начале октября при одном из докладов министру, узнав, что Его Императорскому Величеству благоугодно было соизволить принять мое прошение об отставке, я заявил сенатору А.А. Макарову о желании немедленно сдать должность, что и сделал на следующий день, передав оправдательные документы и оставшиеся у меня деньги вице-директору департамента полиции статскому советнику Белецкому под его расписку.
Перехожу ко 2-й части доклада сенатора Трусевича, касающейся общих мероприятий в г. Киеве, которым посвящена только одна страница, причем о мерах положительных, составляющих огромную ответственную работу, почти совсем не упомянуто, и сенатор Трусевич останавливается только на мероприятиях, которые были осуществлены, по его мнению, [не]правильно. Так как произведенное по Высочайшему повелению расследование имело своею целью «расследование деятельности должностных лиц, принимавших участие в осуществлении охраны во врем пребывания Его Императорского Величества в г. Киеве в 1911 г.», то я не могу обойти молчанием всех принятых мною мер.
В докладе отмечается, что в июне 1911 г. я посетил Киев, Чернигов и Овруч, а в первой половине августа Севастополь и Ялту. В означенных городах мною организованы целесообразные совещания представителей местной власти для выяснения как необходимых мероприятий по обеспечению безопасности и порядка, так и потребного для этого количества чинов полиции и корпуса жандармов. Мои поездки начинались не с совещаний в том или другом городе, а, прежде всего, с обсуждения и проверки мер, обеспечивающих благополучный проезд Его Императорского Величества от г. Петербурга до предположенных пунктов посещения. Еще в 1909 г. по соглашению с дворцовым комендантом, в развитие инструкции «по охране императорских поездов», была выработана система наблюдения за 100 саж. полосой, прилегающей к линии отчуждения, заключавшаяся в регистрации населения и в распределении постов, которые должны были освещать и обслуживать эту местность. Командированными для этой цели офицерами составлялись подробные планы их участков, проверяемые мною лично при докладах этих офицеров во время моего проезда по линии. Совещания, о которых указывается в докладе, происходили почти ежедневно, на них в Полтаве были выработаны, а засим в Риге и Киеве видоизменяемы, в зависимости от местных условий: инструкция для регистрационного бюро, учреждавшегося с целью проверки как постоянного, так и прибывающего населения по путям следования Его Императорского Величества в том или другом городе, более тщательная проверка и прописка всего остального населения и порядок особого наблюдения за гостиницами, меблированными комнатами и т.п., инструкция для билетного бюро, на котором мне придется остановиться особо, т.к. доклад признает его деятельность в Киеве неудовлетворительной, инструкция по техническому осмотру владений по пути Высочайшего следования чрез особые комиссии, применение инструкции секретной охраны по линиям Высочайших проездов, которая была выработана мной, по соглашению с дворцовым комендантом, в течение зимы 1910 и 1911 гг., устанавливающая объединение всех видов полиции, выставляемой по путям следования, точного указания их обязанностей и надлежащей подчиненности, меры к охране всех мест посещений Его Императорского Величества, особая инструкция и мероприятия по охране районов маневров, организация добровольной охраны и, наконец, подробные полицейские наряды и проекты приказов по полиции. Кроме того, обсуждались все обязательные постановления для возможного проведения в жизнь выработанных инструкций. Я лично объезжал все пункты следования Его Императорского Величества, не исключая района маневров, куда вторично командировал для осмотра во всех подробностях полковника Спиридовича, на месте давал указания подлежащим чинам и даже больной, 27 августа, проверил все полицейские наряды, расставленные в предназначенных им местах.
Государственный совет легко может убедиться в количестве и качестве работы из дел моих по охране, которые были осмотрены сенатором Трусевичем.
Правда, я не производил фактической проверки политического розыска и дел в охранных отделениях, считая, что «подробные», как это отмечает сенатор Трусевич, доклады начальников охранных отделений в этом направлении совершенно достаточны, тем более, что работа местных революционных организаций, сильно разбитых в 1911 году, перед приездом Его Императорского Величества, ввиду принимаемых мер охраны, не только ослабевала, но и совершенно отсутствовала, на то имеются указания даже в нелегальной прессе. Я считал опасными так называемые налеты, для борьбы с которыми принимались общие меры по департаменту полиции. На местах, в целях возможного обеспечения пунктов Высочайшего пребывания от таких налетов, я считал необходимым особое наблюдение за местными, хотя и не проявляющими активной работы, неблагонадежными лицами (и на станциях), на которых могли выйти кто-либо из приезжих. Начальники охранных отделений представляли мне подробные списки всех политически неблагонадежных лиц, и я не только лично обсуждал положение каждого из них, но и устанавливал надлежащие меры, прибегая к ликвидации и арестам с крайней осторожностью, так как считал, что подобными мерами не должна быть омрачена радость населения, ожидающего лицезреть своего монарха.
Я считаю долгом остановиться на организации билетного бюро, деятельность которого признается сенатором Трусевичем неудовлетворительной. Крайне трудно опровергать это мнение, так как в докладе не приводится никаких данных в его подтверждение. Трудно даже сказать, в чем же заключается упущения, как в самой инструкции, так и в практическом осуществлении деятельности этого учреждения. Главным дефектом инструкции является, по-видимому, централизация выдачи билетов, принцип которой я считал идеалом неосуществимым, понимая, что при практическом его применении должны быть неизбежные отступления, и моей задачей было только довести их до минимума. Нельзя не обратить внимания на довольно печальное явление, что ко всяким мерам охраны общество относится крайне несочувственно. Большинству, в особенности должностным лицам, естественно, свойственно считать себя совершенно благонадежными, а потому признавать, что всякая проверка и вызываемые ею стеснения излишни, забывая, что отсутствием серьезного контроля воспользуются, конечно, преступные элементы. Исходя из принципа централизации, я, тем не менее, во избежание нареканий, должен был делать известные исключения. Я позволю себе думать, что упрек в излишней централизации, делаемый сенатором Трусевичем, был бы устранен, если б он разграничил понятие выдачи билетов от порядка их вручения. В первом случае я признавал безусловно необходимым, чтобы ни один билет не мог быть выдан лицу, не проверенному надлежащим образом, причем эта проверка могла заменяться для известных лиц их положением. Вручение билетов могло производиться чрез разных лиц. Я считал, что учреждения, в том числе и органы городского самоуправления, не менее надежны для вручения билетов, чем далеко несовершенный штат низших чинов киевской полиции, переобремененной другими обязанностями. Билеты в места посещений Его Императорским Величеством, в которые необходимо было приглашение городского головы, выдавались сим последним по следующим соображениям. Вопрос о вручении билетов этим путем был поднят городским головой в заседании билетной комиссии под председательством исправляющего должность киевского губернатора, куда я, будучи болен, командировал полковника Спиридовича. Городской голова принял на себя обязательство, что пропуски по спискам, проверенным бюро, будут рассылаться вместе с приглашениями города в запечатанных конвертах. Комиссия признала возможным удовлетворить это ходатайство, а я, по приведенным выше соображениям, утвердил мнение комиссии. Говоря о неудовлетворительной деятельности билетного бюро, с чем я не имею оснований согласиться, необходимо иметь в виду, что таковым было выдано около 50 000 билетов, причем, несмотря на мои настояния и объявления в газетах, списки представлялись несвоевременно и преимущественно в последние дни.
Выдача бланковых билетов в разные места Высочайших посещений производилась с большой осторожностью и исключительно лишь заведовавшим бюро. Выдавались таковые в случаях, вызываемых безусловной необходимостью, притом только лицам, вполне ответственным за их дальнейшую раздачу. Билетам этим велся самый строгий учет, дабы в каждую данную минуту можно было указать, кому именно из должностных лиц был выдан тот или другой билет. Бланковые билеты в различные места посещений были выданы следующим лицам:
1) Киевскому губернскому предводителю дворянства, церемониймейстеру князю Куракину , около 50 билетов для пропуска в дом дворянства 30 августа дворян, могущих прибыть в г. Киев только в день приема Его Императорским Величеством дворянства, когда уже безусловно было невозможно билетному бюро проверить в надлежащих учреждениях их благонадежность за недостатком времени. Лишать названных лиц [билетов], являющихся хозяевами в Дворянском доме, принимающими у себя Государя Императора, было безусловно недопустимым и вызвало бы общее неудовольствие дворянства ЮгоЗападного края. Билеты эти были переданы князю Куракину под личную его расписку заведующим билетным бюро, причем князь Куракин обязался передавать их только дворянам, лично известным ему или другим губернским и уездными предводителям дворянства.
2) Городскому голове, действительному статскому советнику Дьякову – 50 пропусков в театр для лиц с известным общественным положением, находившихся в таких же условиях, как вышеуказанные прибывшие в Киев в последний день дворяне, которых город имел в виду пригласить в театр. Пропуски эти тоже были выданы городскому голове заведующим бюро под его расписку на личную его ответственность. Тут будет уместным упомянуть, что составленное первоначально особой комиссией под председательством губернатора распределение мест в театре подвергалось в течение месяца постоянным изменениям вплоть до дня спектакля, ввиду получавшихся сведений о невозможности прибыть на спектакль целого ряда лиц и замены их другими. Если бы в распоряжении городского головы не было этих пропусков, то, с одной стороны, многие лица, стремившиеся попасть в театр, не имели бы этой возможности, а с другой стороны – в партере оказалось бы много сво-бодных мест, что в свою очередь вызвало бы в городе нарекания.
3) Начальнику охранного отделения подполковнику Кулябко: а) по 15 пропусков во все места посещений для чинов секретной охраны; б) около 80 пропусков в театр и приблизительно столько же во дворец для представителей монархических организаций, принимавших участие в народной охране, которой заведовал подполковник Кулябко.
4) Заведующему гофмаршальской частью генерал-лейтенанту М.М. Аничкову для чинов военного ведомства, приглашенных к Вы-сочайшему столу в последнюю минуту, когда уже не было возможности сноситься по этому поводу с бюро.
5) Управляющему церемониальной частью гофмейстеру В.В. Ев-реинову для чинов церемониальной части.
6) Церемониймейстеру графу Мусину-Пушкину для придворных дам.
7) Исполняющему обязанности секретаря при мне, чиновнику особых поручений при министре внутренних дел Сенько-Поповскому: а) на случай обращения ко мне непосредственно, иногда в последние минуты, разных лиц с высоким общественным положением, коих я признавал неудобным направлять в бюро, б) несколько билетов для его родных и близких знакомых, имеющих прибыть в Киев накануне торжеств, список коих по заполнении билетов был на следующий день представлен в бюро, и
8) Статскому советнику Веригину, полковнику Спиридовичу и моему секретарю подполковнику Пискунову для их знакомых.
Можно ли при таких условиях признавать деятельность билетного бюро неудовлетворительной и сказать, что бюро, по моим указаниям, широко практиковало выдачу бланковых неслужебных пропусков, приводя в доказательство, что таковые оказались в распоряжении жены начальника охранного отделения. Это именно и не может быть поставлено в вину мне или бюро, так как, несомненно, начальник охранного отделения не мог не иметь таких билетов для своих агентов, но и те были ему выданы бюро за определенными номерами под личную его расписку.
Перехожу к последней части.
Все, относящееся к событию первого сентября, все события, ему предшествовавшие, но находившиеся с ним в тесной связи, а равно и распоряжения мои и подведомственных мне чинов, изложены в докладе сенатора Трусевича в форме рассказа, в котором распоряжения и действия отдельных лиц так перемешаны, что трудно сказать, кто что именно сделал и кого и в каком преступлении обвиняет сенатор.
Поэтому, представляя мои объяснения Государственному совету, я буду возражать по отдельным обвинительным пунктам. Но, прежде все-го, считаю необходимым выделить из изложения событий 1 сентября обвинения подчиненных мне лиц, статского советника Веригина и пол-ковника Спиридовича, которым нет ни юридических, ни фактических оснований. Я не могу себе представить такой юридической конструкции, при которой подчиненные, исполняя приказание начальника, не противоречащее закону, могли бы быть обвиняемы в превышении или бездействии власти. Для наличности такого обвинения, как это нахо-дит и сенатор Трусевич, необходим должностной характер в дейст-виях того или другого лица. Для превышения или бездействия власти, безусловно, нужна наличность самой власти, установленной законом или распоряжением начальника. Никаких обязанностей для статского советника Веригина и полковника Спиридовича, в отношении предъ-явленных им обвинений, законом не установлено, никаких аналогичных обязанностей непосредственным начальством – покойным министром внутренних дел, дворцовым комендантом – на них возложено не было. Возложение таковых статс-секретарем П.А. Столыпиным на статского советника Веригина выводится сенатором Трусевичем из ордеров покойного министра, которые давались Веригину при командировках в Полтаву, Ригу и Киев. Хотя я не имею под руками этих ордеров, но категорически утверждаю, что ими никаких обязанностей по политическому розыску на Веригина возложено не было. Для доказательства противного тайный советник Трусевич допускает, по-ви-димому, смешение в понятиях охраны и политического розыска. Из ор-деров следует, что статский советник Веригин при всех означенных по-ездках был командирован в мое распоряжение для исполнения различ-ных поручений по охране, т.е., другими словами, ордера устанавли-вают мое право возлагать на Веригина то или другое поручение по ох-ране, не исключая политиче-ского розыска, как одной из его состав-ных частей, но отнюдь не обя-зывает меня возлагать на него именно эти обязанности.
Раз в ордерах специального предписания по заведованию политическим розыском не заключается, то, следовательно, и нет прямых рас-поряжений покойного министра, и круг служебной деятельности стат-ского советника Веригина должен был определяться и определялся мной.
Я категорически утверждаю, что заведование политическим розыском я Веригину никогда не поручал. Столь же категорически утверждает генерал-лейтенант Дедюлин, что он не давал таких поручений полковнику Спиридовичу, которого командировал в мое распоряжение и на которого, со своей стороны, такого поручения тоже не возлагал.
Казалось бы, что при наличности всего этого не может быть и речи об обвинении статского советника Веригина и полковника Спиридовича в преступлениях по должности в этой области. Совершенно противоположны выводы сенатора Трусевича, в подтверждение которых он приводит следующие доказательства: сущность поручений, воз-лагавшихся на статского советника Веригина при выездах за границу, безусловно, подтверждает, по его мнению, это положение. Согласить-ся с этим невозможно, так как поручение Веригину некоторых функ-ций по политическому розыску за границей, - функций крайне ограниченных, - никаких обязанностей для него по Киеву не создавало. Аналогия в различных поручениях, при наличности твердо установленных границ каждого, не может служить доказательством той или другой обязанности. Я давал и мог давать такие поручения Веригину за границей именно потому, что сам в Раконидже и Гессен-Дарм-штадте не находился. Чтобы устранить всякое сомнение в этом отно-шении, я должен сказать, что никаких поручений по розыску в Рако-нидже и дать было нельзя, за отсутствием там наших розыскных органов и за неподведомственностью итальянской полиции ни мне, ни даже русскому министру внутренних дел. Веригин должен был служить посредником в сношениях с итальянскими властями по вопросам ох-раны. Из русских должностных лиц в распоряжении его было два на-блюдательных агента, ввиду ходатайства нашего посла в Италии кн. Долгорукова – ограничить по возможности командирование туда на-ших полицейских чинов. Возможно допустить, что, во время путеше-ствия Его Императорского Величества в Ракониджи, от заведующего заграничной агентурой, для наблюдения за действием которого был командирован исполняющий обязанность вице-директора статский советник Виссарионов, могли поступать сведения розыскного характера и Веригину оставалось только сообщать таковые итальянской квестуре и, разве в лучшем случае, высказать свое мнение, впрочем ни для кого не обязательное, об их разработке.
Во время пребывания в Гессен-Дармштадте его функции были несколько шире и распоряжения его обязательны для находившегося на месте заведующего заграничной агентурой, о чем и было сделано спе-циальное распоряжение, без наличности которого я не считал бы воз-можным возлагать на кого бы то ни было из моих подчиненных от-ветственные поручения.
Вторым доказательством, выдвигаемым сенатором Трусевичем, слу-жит утверждение, что при наличности у меня 2-х секретарей надоб-ности в третьем не было. Я не вижу никаких данных, которые заста-вили бы меня преклоняться перед авторитетом сенатора Трусевича в деле охраны при Высочайших путешествиях и по опыту 3-х лет могу сказать, что, при массе лежавшей на мне работы, мне приходилось иногда иметь и не только 3-х секретарей, если называть таковыми лиц, на которых я возлагал то или другое поручение, хотя, может быть, и канцелярского характера, как, напр[имер], составление статским сове-тником Веригиным записок о предположенных мною мероприятиях министру внутренних дел, министру Императорского Двора и другим высшим должностным лицам.
Третьим доказательством является участие Веригина и Спиридовича в составе собираемых мною совещаний с высшими местными властями с правом голоса, причем Веригин иногда мне возражал. Это доказательство я отношу к области начальнической психологии. По моей (психологии), может быть, признаваемой теперь неудовлетворительной, я, не страдая уверенностью в своей непогрешимости, охотно выслушивал мнение каждого из моих подчиненных и не считал для себя оскорбительными их возражения.
Дело охраны жизни и безопасности Его Императорского Величества было для меня настолько важным, что я не отказывался ни от какой мелочи, которая, может быть, и могла принести пользу в достижении поставленной мной цели. По тем же основаниям я допускал присутствие Веригина и Спиридовича при докладах, которые делали мне начальники розыскных органов, причем я очень дорожил мнением последнего, как одного из опытных розыскных офицеров. Присутствие этих лиц я не считал обязательным, были доклады, которые делались и без них, но в большинстве случаев они присутствовали, как иногда находился при этом и исполнял обязанности секретаря Сенько-Поповский, что понятно при нашей совместной жизни.
Наконец, во время некоторых из этих докладов обсуждались предупредительные меры по наблюдению за политическими неблагонадежными лицами во время Высочайших пребываний, и я считал подобное знакомство с этими мерами безусловно необходимым для начальника секретной охраны, которым был полковник Спиридович.
Последним доказательством сенатора Трусевича, единственно вес-ким, если бы оно соответствовало действительности, была поездка Ве-ригина в Чернигов для ознакомления с положением революционных со-обществ и постановкой там политического розыска, где он отдавал, будто бы, от своего имени распоряжения.
Во-первых, командировка в Чернигов не доказывает заведования по-литическим розыском в Киеве, а составляет отдельное поручение, для исполнения которого Веригин был командирован в мое распоряже-ние, а во-вторых, и самого поручения в том виде, как говорит сенатор Трусевич, не было. Будучи болен и не имея возможности второй раз выехать в Чернигов, я поручил Веригину не ознакомление с положением революционных сообществ в Чернигове, которых там, кстати ска-зать, и не было, в чем я убедился из личного доклада мне генерал-май-ора Рудова при первом моем посещении этого города. Я поручил Вери-гину ознакомиться со списком неблагонадежных по Чернигову лиц для принятия предупредительных мер. Веригин исполнил мое поручение и привез мне в Киев все списки с надлежащими отметками; я обсудил меры в отношении каждого отдельного лица и лично сделал все рас-поряжения, которые и были сообщены от моего имени подполковнику Долгову письмом, находящимся в деле моем по организации охраны в Чернигове.
Я исчерпал по возможности все доводы, приведенные сенатором Трусевичем в опровержение установленного, по моему мнению, положения, что статский советник Веригин и полковник Спиридович по-литическим розыском не заведовали, а потому и отвечать за допуще-ние в нем подполковником Кулябко неправильности не могут.
Не могу не коснуться укора сенатором Трусевичем полковника Спи-ридовича в том, что он доносил дворцовому коменданту о положе-нии политического розыска в Крыму в Киеве, т.е. упрека в исполнении им его прямых обязанностей, как лица, состоящего в распоряжении генерал-лейтенанта Дедюлина. То же делал и я, товарищ министра и командир отдельного корпуса жандармов, в неуклонное исполнение ст. 7 Положения о дворцовом коменданте.
Считая, таким образом, что виновность статского советника Вериги-на и полковника Спиридовича по настоящему делу должна быть безусловно устранена, я перехожу к отдельным обвинениям меня и подполковника Кулябко.
Ввиду совместности этих обвинений и установленной по делу выда-чи билета Мордке Богрову на допуск в Киевский городской театр 1 сен-тября подполковником Кулябкой, я не могу не остановиться на значении его показаний в настоящем деле, тем более, что показания эти, изложенные в докладе в крайне общей форме, единственная против меня улика. При юридической оценке эта улика есть оговор изобличенным по делу лицом своего начальника, оговор, требующий хотя какого-нибудь подтверждения. Таких подтверждений в деле я не нахожу, как не нахожу и оснований к особому доверию, оказываемому сенатором Трусевичем подполковнику Кулябке, показания которого оце-ниваются во всеподданнейшем докладе самим сенатором следующим образом: излагая показания Кулябки о сношениях его с Богровым 31 ав-густа, сенатор Трусевич называет их весьма сбивчивыми и противоре-чивыми, т.е., другими словами, относится к ним довольно скепти-чески. Оценивая в другом месте заявления Кулябки о состоявшемся будто бы 26 августа принципиальном решении допускать Богрова в места Высочайших посещений, решении, которое отрицаю я, статс-кий советник Веригин и полковник Спиридович, сенатор Трусевич говорит: «Означенное противоречие не может быть устранено с полной определенностью за отсутствием каких-либо объективных данных, подкрепляющих то или другое из приведенных показаний», т.е. признает, что оговор Кулябки ничем не подтвержден, а (я) и вообще не могу себе представить, какими объективными данными может под-тверждаться разговор начальника с подчиненным в кабинете. Бли-зость Кулябки со Спиридовичем и мной к числу объективных данных относиться не может. За свою 13-летнюю службу в прокурорском надзоре я слышал, что близость между тем ли иным лицом может служить основанием к сомнению в показаниях, клонящихся к оправданию. Основанием же к обвинению служит иногда близость, называ-емая враждою, на что в деле нет никаких указаний.
Перехожу теперь к разбору отдельных обвинений. В 1 п. мне предъ-является обвинение в том, что я, в нарушение возложенных на меня обязанностей по обеспечению безопасности во время киевских тор-жеств, а равно и вопреки установленному порядку, при существую-щем распоряжении (по) департаменту полиции, допустил на происходивший 1 сентября 1911 г. в Киевском городском театре в Высочайшем присутствии парадный спектакль помощника присяжного по-веренного Мордку Богрова, заведомо для меня политически неблаго-надежного, что создало непосредственную опасность для Священной особы Его Императорского Величества и для августейшей его семьи, а также повлекло за собой лишение названным Богровым жизни пред-седателя Совета министров, министра внутренних дел, статс-секрета-ря Столыпина.
Хотя это обвинение юридически не квалифицированно, но из пред-шествовавшего ему указания во всеподданнейшем докладе, что я до-пустил превышение власти, надо придти к заключению, что сенатор Трусевич усматривает в этом пункте преступление, предусмотренное ст. 338 Улож. о наказ. и отсылающее, ввиду важных последствий оз-наченного превышения, ко 2-й части важных последствий означенного превышения, ко 2-й части 341 ст. того же Уложения. Не касаясь вначале, насколько фактические обстоятельства, изложенные в этом пункте обвинения, являются доказанными, я нахожу, что в деянии моем, как оно изложено сенатором Трусевичем, не заключается состава преступления, предусмотренного означенными статьями. Для состава превышения власти необходимо, чтобы должностное лицо выступило из пределов (и) круга действий, которые предписаны ему по званию, месту, должности или особому поручению, учинило что-либо в отмену или вопреки существующих узаконений, учреждений, уставов или данных ему наставлений; или же вопреки установленному порядку предписало или приняло такую меру, которая не может быть принята иначе, как на основании нового закона; или, присвоив право, ему не принадлежащее, самовольно решило какое-либо дело; или же дозволило себе какое-либо действие или распоряжение, на которое нужно было разрешение высшего начальства, не испросив оного надлежащим образом. Из означенных 4-х пунктов 2-й, 3-й и 4-й к действиям моим по осуществлению мер по охране в г. Киеве, очеви-дно, отнесены быть не могут. Для впуска Богрова в театр, конечно, не требовалось нового закона, не требовалось присвоение права, мне не принадлежащего, для самовольного решения какого-нибудь дела, так как и по должности товарища министра внутренних дел, ведающего дела департамента полиции, и в силу Высочайшего повеления, коим на меня было возложено высшее наблюдение за охраной в г. Киеве, я не только мог, но и должен был принять всякую меру, не запрещен-ную законом или специальным распоряжением по розыску и охране, если я находил это необходимым. Наконец, в силу тех же полномочий я не обязан был испрашивать предварительного разрешения выс-шего начальства на принятие подобной меры.
Надо предположить, что к деяниям моим, как они изложены в об-винительном пункте, мог бы подходить пункт 1-й, т.е. превышение круга ведомства и особых полномочий, учинением деяния в отмену или вопреки существующих узаконений, учреждений, уставов или дан-ных мне наставлений. Принятие мер по охране входило в круг моих полномочий, следовательно, для состава преступления необходимо, чтобы я принял какую-либо меру, запрещенную законом, узаконением, распоряжением или специальным наставлением, т.е., другими словами, необходимо указать, что именно было мною нарушено. Не подлежит никакому сомнению, что на мне лежали обязанности по обес-печению безопасности во время киевских торжеств, но из этого не сле-дует, чтобы всякий несчастный случай, даже и чрезвычайной важнос-ти, составлял для меня превышение власти. Узаконений, воспрещаю-щих впуск в места, где находятся охраняемые лица, сотрудников по политическому розыску, не существует. Против порядков департамента полиции, которые в докладе не приведены, а потому мне неизвест-ны, я, конечно, возражать не могу. Известная мне практика департа-мента доказывает нечто совершенно противоположное. Не только в числе агентов охраны, но в центральном и розыскном учреждениях находились и находятся до сих пор лица, политически скомпрометированные, которые своей последующей верной службой и исполнени-ем своего долга заставили забыть об их прошлом.
Наличность людей, политически скомпрометированных, допускалась и в охране, на чем мне придется остановиться при объяснениях моих по фактической стороне инкриминируемого мне деяния. Распоряжение департамента полиции о воспрещении поручать секретным сотрудникам обязанности наблюдательных агентов, не составляющее, таким образом, категорического воспрещения допускать их даже в ох-раняемые места, если это вызывается необходимостью, было издано по департаменту, т.е. органом, мне подчиненным, и, следовательно, во всякое время могло быть мною отменено. Таким образом, при от-сутствии каких-либо законов или распоряжений, мною нарушенных, в допуске Богрова в театр 1 сентября, если бы даже таковой, что я безусловно отрицаю, имел место с моего ведома, не за-ключается при-знаков уголовно наказуемого деяния. Можно говорить о моей неопыт-ности, неумении руководить политическим розыском и охраной, но нельзя говорить о превышении власти.
Обратимся к фактической части. На чем же основывается утверждение сенатора Трусевича, что я допустил Богрова в Киевский театр 1 сентября, и чем опровергается категорическое заявление мое, что я не только такого распоряжения не делал, но даже о нем ничего не знал. Только оговором подполковника Кулябки и оригинальной оцен-кой его показаний. Сенатор верит всему тому, что говорит Кулябко, раз это служит моему обвинению, а, сопоставляя его показания с мо-ими опровержениями, просто без всяких доказательств, признает, что или можно допустить некоторую правдоподобность в показаниях Ку-лябки, или, что хотя они, по мнению сенатора, и возбуждают сомне-ние, тем не менее, в них заключается некоторая вероятность.
Оценка показаний совершенно своеобразная и до сих пор в уголовной практике не встречавшаяся.
Что же собственно говорит Кулябко? Он утверждает, что доложил мне 27 августа о принципиальном решении допускать Богрова в места Высочайших посещений. Я не говорю уже о том, что это обстоятельство отрицается статским советником Веригиным и полковником Спиридовичем (им сенатор тоже не верит), но самое содержание доклада должно возбуждать серьезное сомнение. 27 августа мне было доложено о сообщении, сделанном Богрову в г. Кременчуге пр-бывшим из Петербурга и называющим себя «Николаем Яковлеви-чем», что злоумышленники имеют в виду в последние дни пребывания Его Императорского Величества в Киеве совершить какой-то террористический акт, для чего им нужно содействие Богрова в подыскании квартиры и моторной лодки. Так как речь шла о Кременчуге и обсуждался вопрос о наблюдении за злоумышленниками в этом городе, каковое могло иметь место и быть целесообразным при условии возвращения Богрова в г. Кременчуг, то вопросы о снабжении его билетами в места Высочайших посещений в г. Киеве до его возвра-щения были праздными, следовательно, показания подполковника Кулябки не выдерживают критики с точки зрения простой логики. Вопрос о снабжении Богрова билетом в Купеческий сад 31 августа вменяется сенатором Трусевичем в вину только одному подполковнику Кулябке, из чего следует заключить, что в этом единственном случае (он) доверяет моему показанию. Обвинение, по этим данным, в допуске Богрова 31 августа одного только подполковника Кулябко противоречит положению о, будто бы, известном мне и как бы мною санкционированном принципиальном разрешении допускать Богрова в места Высочайшего посещения. Раз в одном месте всеподданнейшего доклада необходимое для моего обвинения показание подполковника Ку-лябки о принципиальном решении признается достоверным, я не мог бы быть освобожден от обвинения в допуске Богрова 31 августа в Купеческий сад.
Переходя к докладу подполковника Кулябки утром 1 сентября, о сообщении Богрова, необходимо остановиться на указании его, что «Николай Яковлевич» потребовал от Богрова собрать сведения о приметах статс-секретаря Столыпина и министра народного просвещения Л.А. Кассо, 1 сентября, в театре, причем окончательное решение вопроса о допущении сотрудника на спектакль стояло в зависимости от дальнейшего образа действий террористов. Такое утверждение совер-шенно противоречит уже обсужденному мною вопросу о принципи-альном решении допускать Богрова в места посещений. Я не понимаю, какое же окончательное решение требовалось по вопросу, уже давно ре-шенному. Наконец, как бы сенатор Трусевич ни низко оценивал мои способности и знание дела, я не могу допустить, чтобы я мог серь-езно обсуждать вопрос о необходимости для лиц, прибывающих из С.-Петербурга для совершения серьезного террористического акта, устанавливать приметы обоих министров, фотографии которых можно было найти в любом журнале, а внешний облик покойного Петра Аркадьевича [Столыпина] был известен всей России.
Я прекрасно помню, что, напротив, Кулябко докладывал мне, что Богров не был накануне в Купеческом саду и только ложно уверял в этом «Николая Яковлевича». Наконец, 1 сентября подробно обсуждалось предполагавшееся свидание террористов на Бибиковском бульваре в 8 час. вечера. По отношению к этому свиданию был решен ряд мер об аресте злоумышленников, если они направятся на линию Высочайшего проезда, что, по-моему, исключало всякую мысль говорить о необходимости для Богрова быть в театре. Лучшим доказательством служит приведенное в докладе сенатора Трусевича нижеследующее место, по-видимому, взятое из показаний подполковника Кулябки и ротмистра Самохвалова: «Для пропуска Богрова в театр Кулябко воспользовался одним из билетов, полученных им заранее от городского головы на нужды охраны, который вручил, для передачи Богрову, заведующему наружным наблюдением Демидюку, причем Кулябко пояснил, что Богров на свидание террористов не пойдет, а будет в театре, таким образом, отделится от злоумышленников на случай ареста их на Бибиковском бульваре».
Насколько можно заключить из доклада, билет был вручен Богрову около 8 час. вечера. Трудно понять, сопоставляя эти две части до-клада, каким образом мог быть мною одобрен план подачи Богровым филерам сигнала курением папиросы, если террористы решат при-ступить к активным действиям, и сделано распоряжение об их аре-сте, не стесняясь провалом сотрудника, на случай выхода на линию проезда, если подполковнику Кулябке было известно и он бы мне до-ложил, что Богров на свидании на Бибиковском бульваре не будет. Очевидно, что вопрос о необходимости допустить Богрова в театр возник впервые вечером, и я не мог ничего о нем знать, так как после доклада и обсуждения всего изложенного я, с 2-х часов, уехал с полковником Спиридовичем для встречи Его Императорского Величества, возвращавшегося с маневров, видел Кулябку мельком на ипподроме, где он мне доложил, что нового ничего нет, а засим впервые разговаривал с ним в театре, в 1-м антракте. Раз мне о допуске Богрова в театр не было доложено, то логически казалось бы, что да-же наличность принципиального разрешения о допуске, в котором, по-видимому, сомневается и сам сенатор, не может быть поставлена мне в вину, по тем же основаниям, по которым не поставлен в вину допуск Богрова в Купеческий сад 31 августа.
Теперь необходимо остановиться на вопросе, не мог ли я из докладов подполковника Кулябки, сделанных мне в театре, придти к убе-ждению, или, при крайней осторожности и подозрительности, хотя бы предположить, что Богров допущен в театр и в нем находится. В театр я прибыл вслед за мотором Его Императорского Величества и, проходя на свое место, услышал от статс-секретаря Столыпина, что предположенное свидание злоумышленников на Бибиковском бульваре не состоялось, причем покойный министр приказал мне разобраться в этом, в 1-м антракте. Подполковник Кулябко, что, по-видимому, он не отрицает и теперь, по крайней мере, как о том можно судить по всеподданнейшему докладу, доложил мне, что Богров приезжал к нему в театр сообщить о несостоявшемся свидании и что он отправил его тотчас же домой убедиться, не отлучался ли куда-нибудь «Николай Яковлевич», считая такую проверку необходимой, несмотря на то, что дом Богрова был окружен сильным конным и пешим наблюдением. Ясно, что из этого доклада я не мог заключить, что Богров снабжен билетом в зрительный зал, а тем более в нем находится. Изложенное я немедленно доложил статс-секретарю Столыпину, около которого и остался до начала 2-го акта. Во 2-м антракте, по приказанию министра, я вторично вышел в коридор и потребовал к себе подполковника Кулябку, который доложил мне, что Богров приезжал к нему вторично, сообщая, что «Николай Яковлевич» никуда не выходил из квартиры, и, получив приказание немедленно возвратиться домой и более не отлучаться, таковое тотчас же исполнил.
В это время раздался роковой выстрел.
Следовательно, и из второго доклада я заключить о нахождении Богрова в театре не мог.
Разобрав, таким образом, показание Кулябки, единственную против меня улику по всеподданнейшему докладу, я считаю, что утвержде-ние сенатора о разрешении допустить Богрова в театр, по принципиаль-ному решению допускать его в места Высочайших посещений или по специальному [решению] на допуск в театр 1 сентября, будто бы мною сделанному, опровергается всеми вышеизложенными данными. Кро-ме показаний Кулябки, сенатор Трусевич приводит в доказательство моей виновности две косвенных улики, оценить которые я положи-тельно затрудняюсь. 1) Мой разговор с прокурором Киевской судеб-ной палаты «тотчас же после покушения Богрова», в котором я будто бы высказал, что о пребывании Богрова в театре я узнал там же, из докладов начальника отделения. Такого разговора с прокурором палаты я совершенно не припоминаю, так как все время находился на улице, озабоченный отправлением раненного статс-секретаря Столыпина в больницу и обеспечением обратного возвращения Его Императорского Величества. Если такой разговор и имел место, то приписываемая мне фраза нисколько не противоречит сделанному уже мной из докладов подполковника Кулябки выводу, тем более, что беседа эта могла быть уже после разговора моего с подполковником Кулябко в вестибюле театра тотчас же вслед за покушением, когда, ударяясь головой об стену и хватаясь за имевшийся при нем револьвер, Кулябко говорил, что ему остается только застрелиться, так как он до-пустил Богрова в театр. Нельзя же придавать приведенной фразе, если даже она и была сказана, значение улики. Как слабо должно стоять обвинение, если его приходится подтверждать подобными данными.
Вторая улика еще более слаба и совсем непонятна.
Когда подполковник Кулябко доложил мне в первый раз, что он послал Богрова убедиться, дома ли «Николай Яковлевич», я, естественно, высказал предположение, что такая мера может вызвать подозрение злоумышленников, на что Кулябко возразил, что Богров в свою квартире не входил, а посылал наверх швейцара за перчатками. Делать вывод, что этот предлог с перчатками должен был убедить ме-ня, что они необходимы Богрову для театра и что он в нем находится, довольно своеобразно. Я думаю, что уликой против меня в этом отношении не мог быть не только предлог о перчатках, но даже, если бы мне доложили, что Богров поехал покупать какие-то перчатки в магазин. Исчерпав улики положительные, мне приходится останавливаться на оценке приведенного в докладе доказательства от противного. В своих объяснениях сенатору Трусевичу я заявил, что допуск Богрова в места посещения противоречил основным моим взглядам, приводившимся мною неуклонно в бытность мою в должностях товарища министра внутренних дел и командира отдельного корпуса жандармов, добавив, что это следует из всех моих распоряжений как устных, так и письменных. Во всеподданнейшем докладе говорится, что, по наведенным справкам, таких разрешений не оказалось и что только 3 октября 1907 г. был издан циркуляр за № 136287, касающийся этого обстоятельства, т.е. изданный задолго до поступления моего в должность товарища министра, а что мои распоряжения касались только недопустимости безграничного доверия к сотрудникам. Оказывается, что приведенный циркуляр, нарушение которого 1 сентября составляет для меня, по мнению сенатора Трусевича, превышение власти, был подписан мной, как исполняющим обязанность вице-директора. Этот циркуляр не содержит в себе прямых указаний о запрещении употреблять сотрудников при охране, а говорит, что им не должны поручаться обязанности наблюдательных агентов, т.е. филеров, что составляет существенную разницу. Циркуляр этот только развивает §10 Пол. об охран. отд. Мои распоряжения по этому поводу заключались в следующем. Когда выдвинулся грозный вопрос о работе революционеров автономными группами при непременном условии не входить в сношения с местными организациями, когда, таким образом, при охране в Высочайших путешествий необходимо было задуматься, какими способами предупреждать подобные явления, я остановился на выработке надлежащих мероприятий. По моему мнению, одобренному как покойным министром, так и дворцовым комендантом, необходимо было, с одной стороны, обратить особое внимание на регистрацию населения и, в особенности, приезжих, что неуклонно проводилось во всех предназначенных к Высочайшему посещению местах, – организацией особых регистрационных бюро по примеру летних Высочайших резиденций и даже начало устраиваться в Петербурге и Москве, а, во-вторых, имением в своем распоряжении таких людей, которые знали бы в лицо наибольшее количество старых и видных работников боевых организаций, партий социалистов-революционеров и анархистов. Такими лицами могли быть или старые испытанные сотрудники или специально подготовленные для этого агенты, состоящие на государственной службе. В первый год, когда организация безопасности Высочайших путешествий была возложена на меня, мне, ввиду указаний заграничной агентуры на возможность приезда лиц известной боевой группы с целью совершения террористических актов, по тщательном обсуждении этого вопроса с покойным министром, пришлось послать одного из сотрудников в Крым и Москву, куда в 1909 г. предположен был приезд Его Императорского Величества. Сотрудник был командирован с соблюдением крайних пре-досторожностей в сопровождении испытанных агентов, но и тот скоро возвращен ввиду возможной опасности.
Считая пользование сотрудниками в этом направлении нежелатель-ным, но подчас неизбежным, ввиду отсутствия надлежащей организации, я, по докладу полковника Спиридовича и с согласия дворцово-го коменданта, остановился сначала на командировании нескольких чинов охранной команды дворцового коменданта, которая находится всегда в местах Высочайших выездов, за границу и большие центры, для ознакомления с возможно большим количеством опасных революционеров. Наконец, в том же 1909 г. представил министру письменный доклад об образовании особого филерского отряда при С.-Пе-тербургском охранном отделении, чины которого, состоя из наиболее благонадежных агентов, должны были, путем постоянных команди-рований, ознакомиться с той же категорией лиц и находиться во время выездов Его Императорского Величества в намеченных к Высочай-шему посещению местах.
Мера эта была приведена в исполнение, причем филерский отряд работает уже в Риге и Киеве. Лучшим доказательством того, на-сколько я считал опасным допущение, даже на пути проезда, чинов охраны, не вполне благонадежных, служит мое распоряжение, сделан-ное за несколько дней по приезда в г. Киев Его Императорского Ве-личества. По докладу полковника Спиридовича, трое филеров центрального филерского отряда были откомандированы в Петербург толь-ко потому, что они не состояли на государственной службе. Пола-гаю, что при наличности этих данных возбуждение сенатором Трусевичем сомнений в справедливости моего заявления, с моей точки зрения, о недопустимости сотрудников в охрану, едва ли возможно. Исчерпав, таким образом, оценку всех приведенных против меня до-казательств, я считаю вправе себе сказать, что в п. 1 обвинения меня се-натором Трусевичем в превышении мной власти не заключается ни юридических, ни фактических признаков уголовно наказуемого деяния.
По п. 2 доклада я обвиняюсь в том, что, получив от упомянутого Богрова измышленные сведения о прибытии в г. Киев революционной группы для совершения террористических посягательств, проявил бездействие власти, не войдя в тщательное обсуждение упомянутых донесений Богрова, и оставил таковые без надлежащего иссле-дования, что дало ему возможность совершить задуманное злодеяние. Преступление это предусмотрено ст. 339 Улож. о наказ. Для состава этого преступления необходимо, по моему мнению, установить, какие же именно указанные или дозволенные законом средства я не употребил для предупреждения совершившегося 1 сентября в г. Киеве преступления? За неприведение таковых в обвинительном пункте приходится обращаться ко всеподданнейшему докладу и прежде всего тщательно разделить действия мои и подполковника Кулябки. Я считаю, что на нем, как на начальнике охранного отделения, лежало детальное обсуждение всех полученных им сведений, техническая их разработка и принятие вытекающих из этих сведений мер.
На мне, как на товарище министра внутренних дел и высшем руководителе охраны при Высочайшем посещении г. Киева, в которую политический розыск входит только как часть, оценка этих сведений и предположенных розыскных мероприятий, а также принятие вытекающих из этих сведений общих мер охраны для достижения конечной цели безопасности Его Императорского Величества, августейшей его семьи и высших должностных лиц. Обращаясь к докладу с этой принципиальной точки зрения, я нахожу необходимым разделить сведения, доложенные мне 27 августа, от поступивших 1 сентября, и сопоставить их с общими моими распоряжениями по розыску и охране. Я не могу [не] остановиться прежде всего на общих задачах политического розыска и его особенностях, вызываемых путешествием Его Императорского Величества, в деятельности как центральных, так и местных розыскных учреждений.
Высочайшее посещение какого бы то ни было города вызывало командирование в него целого ряда должностных лиц, усиленное наблюдение за населением и неблагонадежными в нем элементами. При таких условиях работа местных революционных организаций должна была ослабеть или даже совершено прекратиться, а усиление розыскного органа сосредоточиться на наблюдении за известными ему по своей противоправительственной деятельности работниками, причем агентура должна была быть направлена, главным образом, на собрание сведений, не предполагается ли кем-нибудь из местных революционных деятелей или не предпринимается ли ими каких-либо приготовлений для приезда лиц, могущих совершить то или иное преступное посягательство, т.е. работа этих органов должна была принимать несколько специальный характер. Конечно, особого внимания требова-ла тщательная разработка сведений, касающихся террористических предприятий, если бы таковые поступили.
Гораздо шире ставились задачи центральному учреждению, т.е. департаменту полиции, заграничным и остальным розыскным органам в России. Департамент должен был сосредоточивать в себе все поступающие к нему из разных мест сведения, выбирать и сопоставлять между собою все, прямо или косвенно относящееся к местам Высочайшего пребывания и возможности совершения в них какого-нибудь преступного посягательства.
Все эти проверенные и сопоставленные сведения должны были быть сообщаемы местному розыскному органу, причем в большинстве случаев работа на местах до появления в них злоумышленников должна была носить скорее предохранительный характер. На заведующем заграничной агентурой лежало тщательное собрание, разработка и сообщение департаменту полиции всего, что могло бы иметь какое-нибудь отношение к указанным выше местам. Исходя из этих основных положений, я и осуществлял свое руководство над теми или другими органами, в зависимости от поступающих сведений.
Находясь, во время Высочайшего пребывания и подготовительных к нему поездок, в местах предположенных посещений, я не только продолжал получать из департамента поступающие в него сведения, но и непосредственно руководил распоряжениями розыскного характера, когда сведения указывали на возможность какого-либо подготовлявшегося террористического предприятия, имевшего в особенности связь с Высочайшим путешествием. Для этого мне приходилось иногда возвращаться из подготовительных поездок в Петербург или вызывать в места моего пребывания даже высших руководивших розыском должностных лиц. Так, в период подготови-тельных действий по отношению к путешествию Его Императорского Величества в 1911 г., в департамент полиции поступили сведения заграничной агентуры и некоторых местных органов о двух преступных предприятиях, имевших серьезное значение. Сведения эти разрабатывались под моим личным наблюдением еще до отъезда в Киев. По моим указаниям производились необходимые ликвидации в даже, когда дела эти перешли в стадию нормального дознания, в порядке ст. 1035 Уст. угол. суд., я просил товарища прокурора С.-Петербург-ской судебной палаты Тлустовского приехать ко мне в Киев во время моего там пребывания, что и было им исполнено, а я сам поторопился закончить предварительную работу в Киеве и вернулся в Петербург для направления означенных дел. Каких-либо особых тревожных сведений, требовавших разработки в Киеве, почти не поступало, и только одно, указывающее на возможность пребывания в Киеве и его губернии одного из видных террористов, было предметом тщательного обсуждения моего с подполковником Кулябко. При этом было обра-щено особое внимание к надлежащему направлению агентуры, с ко-торой я был отчасти знаком, управляя Киевской губернией в 1906 г. Я обсудил даже при разработке этого дела подробности филерского наблюдения, все приведенные мною данные имеются в делах департамента полиции. Странно было бы, чтобы, при таком отношении к де-лу политического розыска, я не проявил должного внимания к док-ладу о сведениях Богрова.
27 утром подполковник Кулябко доложил мне, что накануне к нему явился его прежний испытанный сотрудник по кличке «Аленский», давший ему много серьезных дел, и сообщил, что в конце ию-ля к нему в дачную местность Потоки, близ Кременчуга, где он вре-менно проживал, приехал известный ему по Петербургу «Николай Яковлевич» и вступил с ним в переговоры о подготовке Богровым на последние дни киевских торжеств квартиры для трех человек. Квартира эта была нужна для совершения какого-то террористического акта, когда охрана, по предположению злоумышленников, должна была ослабеть. Ни о каких подробностях этого предприятия и о том, что оно будет направлено против министров П.А. Столыпина и Л.А. Ка-ссо, в этот день мне Кулябко не докладывал, сказав, что когда Богров предупредил «Николая Яковлевича» о нежелании своем быть пешкой в руках террористов и изъявил согласие оказать им содействие только при условии осведомленности об их планах, «Николай Яковлевич» обещал ему в будущий приезд посвятить его во все подробности. При этом свидании Богрова с «Николаем Яковлевичем» было высказано предположение о необходимости, для удобства сообщений, приехать в Киев на моторной лодке. Я не могу припомнить, докладывал ли мне Кулябко, что Богров уже полтора года не состоял в сношениях с охранным отделением, но я вполне допускаю наличность такого доклада. Наконец, «Николай Яковлевич» предупредил Богрова, что у его группы имеются связи среди чинов департамента полиции и С.-Петер-бургского охранного отделения и столичной полиции. Для разра-ботки этих сведений мною было приказано командировать в Кременчуг ротмистра Муева с отрядом филеров и телеграфировать начальнику С.-Петербургского охранного отделения о выяснении по Петербургу революционной группы, к которой, по его словам, принадлежал «Николай Яковлевич», об установлении за лицами, входящими в ее состав, надлежащего наблюдения и о неуклонном сопровождении та-ковых в случае их выезда. Считая, что командировка ротмистра Муе-ва в Кременчуг при нахождении там полковника Кременецкого мо-жет возбудить в нем подозрение, я, вполне разделяя мнение сенатора Трусевича о важности полученных от Богрова сведений и могущих произойти последствий, считал безусловно необходимым законспи-рировать эту командировку и с этой целью вызвал из Полтавы началь-ника губернского жандармского управления полковника Зейдлица, что-бы дать ему надлежащее указание, как отозвать из Кременчуга пол-ковника Кременецкого, под предлогом необходимости усилить Пол-тавское управление.
Изложив, таким образом, содержание доложенных мне сведений и сделанных мною распоряжений, мне приходится остановиться над вопросом, в чем же заключаются мои упущения по разработке таковых. Сенатор Трусевич считает удивительным, что у меня и моих под-чиненных не возникло никаких сомнений в достоверности сообщений Богрова. Такое обобщение начальника охранного отделения и товари-ща министра, как высшего руководителя политического розыска при оценке ими сообщений сотрудника, едва ли правильно по изложен-ным уже соображениям. Необходимо признать, что, при оценке тех или иных сведений, громадное значение имеет характеристика лица, эти сведения доставляющего. Я не призван в этом объяснении ни защищать, ни обвинять подполковника Кулябко, поэтому я буду иметь честь изложить перед Государственным советом только мою оценку и ее основание.
Начальник охранного отделения доложил мне, что сведения эти поступили от его старого и испытанного сотрудника, причем добавил, что сведения его всегда подтверждались даже в мельчайших подробностях. Он перечислил мне дела, которые были ему даны Богровым. При таких условиях оценка сведений по характеристике лица, их дающего, не должна была возбуждать во мне никаких сомнений. Это положение подтверждается и всеподданнейшим докладом, причем сенатор, обладая всеми средствами для проверки личности Богрова, как сотрудника, в течение семи месяцев, устанавливает, что, поступив в Киевский университет, Богров примкнул к организации анархистов и завязал сношения с видными представителями этой группы. Однако он вскоре убедился, что большинство членов кружка состояло из разных отбросов городского населения, склонных к грабежам и разбоям. По собственному признанию Богрова, такое направление сообщников вскоре заставило его разочароваться в анархизме и он, оставаясь в организации, начал сообщать сведения об ее деятель-ности Киевскому охранному отделению, не отказываясь и от полу-чения денег за свои доносы. С половины 1907 г., по заявлениям Богрова, был ликвидирован ряд террористических групп, причем сообщения Богрова отличались большою точностью. Другими словами, если принять во внимание, что Богров никогда не привлекался к делам политического характера, то в моих глазах он должен был являться идейным сотрудником, который считается в розыске наиболее ценным и редким. Замечание, что Богров получал деньги за свои све-дения, я говорю – замечание, а не упрек, коим звучит эта фраза в до-кладе, так как я не могу допустить упрека со стороны бывшего директора департамента полиции (в) получении сотрудником вознаграждения за свои услуги, - не могло ослабить моего доверия к личности Богрова как сотрудника. Никакими иными данными я при оценке Богрова 27 августа не обладал и обладать не мог, так как ни Петербургское охранное отделение, ни департамент полиции, даже после совершившегося покушения, не дали мне никаких указаний, что Богров был заподозрен партией в предательстве, и я думаю, что указания на это в докладе взяты сенатором Трусевичем из объяснения Бог-рова на следствии и суде. При таких условиях единственным осно-ванием к сомнению могло быть то обстоятельство, что Богров около полутора года от работы отошел. Какая же разница в оценке лич-ности Богрова могла произойти от этого обстоятельства? Оценка не теоретическая, с точки зрения общей проверки отошедшего от работы сотрудника, дающего вновь сведения, а практическая – в г. Киеве за не-сколько дней до предполагавшегося, по этим сведениям, террористи-ческого акта. Допустим, что я должен был трактовать Богрова не как сотрудника, а как заявителя, причем при оценке его личности прекра-сное его прошлое в смысле розыска оставалось без изменения. Прове-рить его жизнь и убеждения за время перерыва в службе ни средств, ни времени я не имел, а, следовательно, должен был сделать только все, от меня зависящее, чтобы проверить поступившие от него сведения.
С точки зрения формальной, я, может быть, и должен был спросить о нем департамент полиции и, поручая начальнику С.-Петербург-ского охранного отделения разработку и наблюдение за указанной Богровым группой, дать знать, что сведения эти поступили именно от него. Я говорю – теоретически, так как практически, как это оказа-лось впоследствии, такая проверка мне ничего бы не дала, а могла, вви-ду указания Богрова, что «Николай Яковлевич» заявил ему о связях революционной группы, к которой он принадлежал, с чинами депар-тамента полиции, С.-Петербургского охранного отделения и столич-ной полиции, провалить единственного сотрудника в замышляемом преступном предприятии, оставив при этом неосвещенной ту чрезвы-чайную опасность, которая угрожала не только двум министрам, но и особе Императорского Величества, и ждать, что группа, уверившись в измене Богрова, тем не менее, появится в Киеве и совершит задуманный ею террористический акт.
Единственно, что я должен был сделать, то распорядиться устано-вить за Богровым надлежащее наблюдение.
Эта обязанность выполнена мною вполне. Упрек сенатора Трусевича, что не было установлено личного наблюдения за Богровым в Киеве при наличности наблюдений за его квартирой и не использованы особо благоприятные условия приятельских отношений между одною из прислуг Богрова и писцом охранного отделения, не может быть поставлен мне в вину, так как по докладу я был совершенно убе-жден, что, сделав свое заявление 26 августа, Богров вернулся в г. Кре-менчуг, где и должен был ожидать приезда «Николая Яковлевича». На несомненность такого моего убеждения указывают все сделанные мною по докладу подполковника Кулябки распоряжения. Допустить, что, при предположении хоть на одну минуту о пребывании Богрова в г. Киеве, я не распорядился установить за ним какого-либо наблюдения, а командировал в г. Кременчуг специальный отряд филеров с офицером для наблюдения за пустой квартирой, тогда как, не найдя Богрова в г. Кременчуге, «Николай Яковлевич» должен был приехать к нему в г. Киев, а, следовательно, необходимо было только усилить уже существовавшее наблюдение на киевских вокзалах, пароходных пристанях и ближайших к г. Киеву станциях, невозможно. Наблюдение за пустой квартирой и за появлением около нее неизвестного лица по одним приметам могло быть с успехом осуществлено находившимся в г. Кременчуге полковником Кременецким, кстати сказать, бывшим начальником С.-Петербургского охранного отделения; его нужно было только усилить несколькими филерами. Если я коман-дирую в г. Кременчуг специального офицера, отзывая оттуда полков-ника Кременецкого, и в целях конспирации вызываю из г. Полтавы полковника Зейдлица, ясно, что дело идет не об обыкновенном фи-лерском наблюдении, а о совместной работе с серьезным сотрудником, которым очень дорожат. Это положение будет очевидным для Госу-дарственного совета, если я укажу, что по прежней службе полков-ника Кременецкого, несмотря на признаваемую мною за ним опыт-ность, я вполне доверять ему не мог в работе с чужими сотрудниками.
Установив, что даже и при недоверчивом отношении к заявлению Богрова я не мог принять иных мер к проверке, я не могу согласиться и с самими основаниями к недоверию, приведенными во всеподдан-нейшем докладе.
Первое из этих оснований – несвоевременное сообщение Богрова полученных им сведений. «Николай Яковлевич» еще в конце июля со-общил ему о готовящихся террористических актах. Между тем, буду-чи непосредственно связан с участниками заговора, Богров не счел нужным доложить об этом немедленно подполковнику Кулябко, с которым у него сохранились хорошие отношения, а сделал это лишь под влиянием каких-то неясных намеков в прессе и самоубийства арестанта в охранном отделении. Мне кажется, что причина к сомнению устраняется утверждением сенатора Трусевича, что Богров уже в течение полутора года сотрудником охранного отделения не состоял, а, следовательно, на нем и не лежало непосредственной обязанности, кроме общей гражданской, доносить о сделавшемся ему известным приготовлении злоумышленников. Несвоевременное сообщение сотрудником полученных им сведений вызывает невольное недоверие к нему, но сообщение таковых розыскному органу заявителем в то время, когда он признает это необходимым, вполне естественно, тем более, что Богров представил объяснения к такому запозданию. Эти заявления кажутся теперь очень правдоподобными, так как в прессе появились не темные, а довольно определенные слухи о готовящемся на статс-секретаря Столыпина преступном покушении в связи с проводимой им политикой по отношению к Финляндии и другим инородцам. Самоубийство арестанта в охранном отделении могло не обратить на себя внимание обыкновенного обывателя, но происшедшее за 3 дня до прибытия Его Императорского Величества должно было казаться очень серьезным человеку, близко стоявшему к политическому розыску, каким был Богров. Высказанное полковником Спиридовичем мнение, что Богров получил от «Николая Яковлевича» слишком мало сведений за свое обещание содействовать в приискании квартиры и моторной лодки, по моему мнению, может быть причиной сожаления, а не недоверия. Заканчивая изложение сделанных мною распоряжений по разработке доложенных мне сведений Богрова 27 августа, я считаю нужным присовокупить, что, признав возможным содействие Богрова в подыскании квартиры, я безусловно воспретил подготовление им моторной лодки, категорически подтвердив подполковнику Кулябке мои всегдашние указания, чтобы Богров не принимал ни малейшего активного участия в преступных планах злоумышленников, требования, изложенные в приказе моем по корпусу от 3 августа 1910 г. за № 183. Я останавливался уже на разработке показаний Кулябки о принципиальном решении допускать Богрова в места Высочайших посещений. Не могу обойти молчанием, что при допросе меня сенатором Трусевичем, вопрос об этом разрешении был поставлен мне в гораздо более общей форме. Сенатор спросил меня, не обсуждал ли я вообще, при докладе 27 августа, роли сотрудника в намеченных террористических предприятиях, на что я ответил, что обсуждать общую роль при столь незначительных сведениях я считал совершенно праздным. Так как остальные, поме-щенные в докладе сенатора Трусевича, выводы о разработке перво-начальных сведений Богрова и допущенных будто бы при этом неправильностях не могут касаться меня по изложенным выше соображениями и относятся целиком к функциям начальника охранного отделения, то мне остается по 2-му пункту обвинения перейти к оцен-ке и разработке сведений 1 сентября и указать только, что, видясь с подполковником Кулябко с 27 августа по 1 сентября по несколько раз в день, я неоднократно спрашивал его, не имеет ли он каких-либо но-вых сведений от Богрова, на что получал отрицательный ответ. Мне были доложены только сообщения С.-Петербургского охранного отделения, из которых оказалось, что разработка сведений, ему сообщенных, ничего не дала. Я не могу согласиться с мнением сенатора Трусевича по поводу объяснений полковника фон Коттена, что, усматривая из телеграммы подполковника Кулябки конспирацию им источника сведений и понимая, что таковые исходят от Богрова, (он) позволил себе, несмотря на то, что запрос был сделан от имени моего из места, куда ожидалось прибытие Его Императорского Величес-тва, не сообщать всех имевшихся у него сведений, а ограничиться фор-мальной отпиской. Явление, несомненно, ненормальное, но находя-щее себе объяснение в ненормальной постановке районных охранных отделений, созданных сенатором Трусевичем, к изменению которой я стремился, и там, где это было возможно, достиг. Изменить систему без надлежаще подготовленных людей, на что требуется значитель-ное время, не так легко. Своеобразная роль начальников районных ох-ранных отделений, являвшихся, несмотря на свою молодость и подчас незначительные чины, руководителями своих старших товарищей, невольно туманило голову молодым офицерам и развивало в них излишнюю самоуверенность, что ясно из не соответствующего элементарным требованиям служебной дисциплины полковника фон Коттена.
Перехожу к сведениям, полученным 1 сентября. В этот день мне бы-ло сделано 2 доклада. Один утром, другой между 12 и 2 часами дня. По содержанию этих докладов, по крайней мере, первого, особой раз-ницы между утверждениями моими и показаниями Кулябки не зак-лючается. Кулябко доложил мне, что Богров явился к нему накануне и сообщил о неожиданном приезде в его квартиру «Николая Яковле-вича», заявившего, что вместе с ним прибыла в г. Киев группа в не-сколько человек, в числе которых одна девушка по имени «Нина Алек-сандровна». Где остановились другие прибывшие члены сообщества, «Николаю Яковлевичу», по его словам, не было известно, а между ними было условлено, что «Нина Александровна» должна придти на квартиру Богрова 1 числа в 12 час. дня. По словам Богрова, в вещах «Николая Яковлевича» был револьвер и патроны, и он сказал, что у «Нины Александровны» есть бомбы. На вопрос, что именно замышляют прибывшие террористы, «Николай Яковлевич» ответил, что они пред-полагают совершить покушение на статс-секретаря П.А. Столыпина и министра народного просвещения Л.А. Кассо. Посягнуть на Священ-ную особу Его Императорского Величества злоумышленники не ре-шаются, боясь еврейского погрома. Какие же меры к разработке этих сведений я мог принять после первого доклада? Игнорировать заявление о приезде группы было невозможно, сделать какое-либо распоряжение, могущее провалить Богрова или приехавшего «Николая Яковлевича», которого впоследствии не оказалось, было бы с моей стороны преступлением. Арестовать «Николая Яковлевича» и Богрова и оставить неразработанной группу, на которую Богров указывал, было немыслимо. Единственно, что оставалось – установить серьезное наблюдение за домом Богрова, в наличности такого за ним самим я не сомневался, и ждать прихода «Нины Александровны» или новых сведений от Богрова, по которым можно было бы вести дальнейшую разработку. Сенатор Трусевич указывает на целый ряд обстоятельств, которые вновь должны были вызвать мое недоверие. Я же со своей стороны утверждаю, что при доверии или сомнении я никаких иных мер розыскного характера принять не мог, а на моей обязанности лежало принять меры охраны.
Вместе с сим я не считаю возможным обойти молчанием и эти по-воды к сомнению. Некоторые из них, как то рассказы о Купеческом саде, о наблюдении за Богровым со стороны террористов, когда он бу-дет вечером в театре, поручение Богрову собрать приметы обоих ми-нистров, по изложенным выше соображениям, относиться ко мне не могут, как я подробно уже имел честь доложить Государственному совету, так как об этом мне не было доложено. Я сказал в своих объяснениях сенатору Трусевичу, что у меня самого возникали сомнения относительно некоторых мест в рассказе Богрова, так, я думал, что злоумышленники сами обманывают Богрова, на что и обратил, как я скажу далее, самое серьезное внимание. Сенатор Трусевич не приводит в докладе никаких указаний, почему такое мое заключение менее правдоподобно, чем его предположение о необходимости заподозрить Богрова в измене, тем более, что для обдумывания этих сведений во всех деталях в моем распоряжении было несколько часов, прерыва-емых целым рядом других мер, характера охранного, необходимость доложить о полученных сведениях статс-секретарю Столыпину, обес-печить обратное возвращение Его Императорского Величества и даль-нейшие выезды Государя Императора на ипподром и в театр. Прежде всего, я должен был немедленно выехать в генерал-губернаторский дом и по возвращении от статс-секретаря Столыпина заняться обсужде-нием и разработкой дальнейших сведений Богрова. Мне было доло-жено, что Богров явился в Европейскую гостиницу и сообщил, что сви-дание «Нины Александровны» на квартире Богрова не состоялось, о чем она дала знать по телефону, а злоумышленники должны собра-ться на Бибиковском бульваре, близ здания Первой гимназии в 8 час. вечера, так что я не видел, какие новые меры розыскного характера можно было бы принять в течение дня, кроме продолжения наблю-дений. Указывая на основания, которые должны были бы вызвать подозрения к заявлениям Богрова, сенатор Трусевич упускает из вида, что в деле имеется одно обстоятельство, служащее к оценке личности Богрова как сотрудника по сообщенным им сведениям с иной стороны. Хотя приход Богрова при его социальном положении помощника присяжного поверенного в Европейскую гостиницу и не мог возбудить, по моему мнению, особого подозрения, но я прекрасно понимал, что дальнейшие его отлучки из квартиры, а равно и разговоры по телефону невозможны и должны были показаться более, чем странными «Николаю Яковлевичу». Между тем, при изменяющихся планах злоумышленников сообщение новых сведений было необходимо. На мой вопрос по этому поводу мне было доложено, что это обстоятельство предусмотрено, и что по этому поводу с Богровым состоялось следующее соглашение. В случае необходимости он должен был, выйдя на балкон, дать условный знак находившемуся для наблюдения за квартирой заведующему наружным наблюдением. По этому знаку один из филеров, переодетый посыльным, должен был явиться в квартиру Богрова с письмом от имени каскадной певицы Регины, с которой Богров состоял будто бы в близких отношениях, а Богров в ответном письме изложить имевшиеся у него сведения. Такая готовность допустить в свою квартиру наблюдательного агента не поколебала, а напротив, служила доказательством его искренности как сотрудника.
Ввиду этого я не могу признать целесообразным рекомендуемый сенатором Трусевичем прием – посещение квартиры Богрова его швей-царом или писцом охранного отделения Сабаевым с целью убедиться, там ли «Николай Яковлевич». Если бы он действительно находился в квартире Богрова, то, конечно, просил бы принять меры к ограждению его от излишнего любопытства посторонних и даже прислуги. Справка у швейцара, возбуждающая подозрения, едва ли достигла це-ли, так как проживание Богрова в доме, состоящем из значительного количества квартир, часть коих занята большими учреждениями, как, напр[имер], больницей, вследствие чего надзор за посетителями был крайне труден, как это утверждает сам сенатор Трусевич, была, по-моему, бесцельна. По этому поводу я позволяю себе почтительно об-ратить внимание Государственного совета, что, при обвинении меня в бездействии власти, во всеподданнейшем докладе указывается, глав-ным образом, не на неприятие мной розыскных мер, а на нецелесо-образность принятых, причем сенатором рекомендуются более полезные. Нельзя упускать из вида, что признаваемые неудовлетво-рительными меры принимались лицом, отвечающим за безопасность Его Императорского Величества, несущим массу обязанностей и де-лающим необходимые распоряжения в течение самого короткого времени, а рекомендуемые могли быть обсуждаемы при самых благоприятных условиях, в тиши кабинета, в течение более, чем половины года. Каковы же были дальнейшие намеченные мероприятия по отношению к свиданию злоумышленников, назначенному за полчаса до проезда Его Императорского Величества и лиц, на которых предполагалось преступное покушение. Свидание в месте, близко отстоявшем как от театра, так и от линии проезда. Обсуждение было всесторонним и касалось возможных, по характеру и содержанию све-дений, предположений. Свидание это могло быть предварительным при условии полного доверия злоумышленников к Богрову; оно могло быть решительным и закончиться активными действиями. Наконец, при сомнении в искренности Богрова или в силу особой осторож-ности, террористы могли вынудить его принять участие в преступ-ном посягательстве.
В первом случае было приказано продолжать разработку и установить местожительство ее членов.
Во втором, при котором Богров должен был предупредить условным знаком, – курением папироски, было сделано распоряжение арестовать всех, не стесняясь провалом сотрудника. Казалось бы, едва ли возможно признать справедливым утверждение сенатора Трусевича, что я предоставил единоличному усмотрению подполковника Кулябки выполнение розыскных мер без всякого ему содействия и контроля. Это утверждение не совсем вяжется с признанием сенатора ос-ведомленности моей о всех мелочах розыска по делу. В чем же зак-лючается проявленное мною бездействие власти, раз я был посвящен во все детали, раз я сделал распоряжения, которые подсказывал мне рассудок и долг службы, и поручил их выполнение начальнику охранного отделения, занимавшему это место более 5 лет и признан-ному сенатором Трусевичем в 1907 г. способным руководить в поли-тическом розыске целым рядом старших его по службе лиц. Никакого иного контроля установить не было возможности. Я полагаю, что фактически следить за выполнением самых элементарных мер, вроде наружного наблюдения, я, 1 сентября, во всей совокупности лежащих на мне обязанностей, не мог. Возложить такой контроль на полу-ответственных руководителей считал безусловно вредным. Может быть, я заблуждался в течение всей своей службы и продолжаю заблуждаться теперь, но всегда признавал невозможным в живом деле многовластие, неизбежно влекущее за собой бесполезные пререкания. Сенатор Трусевич держится другого взгляда. Он, по-видимому, полагает, что я обязан был указать начальнику отделения, сколько филеров пустить для наблюдения при свидании на Бибиковском бульваре и как их там расставить.
Оканчивая мои объяснения по поводу разработки поступивших от Богрова сведений, я не могу не сказать несколько слов по отношению к мерам, принятым мной после несчастного события 1 сентября. Сенатор Трусевич упрекает меня в распоряжении об обысках и арестах, значение которых ему неясно. Я приказал подполковнику Кулябке произвести обыски и аресты по связям Богрова, - прием, всегда практиковавшийся при событиях, подобных 1 сентября. Нельзя забывать, что Его Императорское Величество продолжал находиться в Киеве, предстояли еще посещения Овруча и Чернигова, посещение целого ряда мест в Киеве, обратный отъезд из этого города и путешествие в Севастополь.
Установить, были ли у Богрова соучастники, не представлялось возможным не только 1 сентября, но, насколько мне известно, это обстоятельство не выяснено и до сих пор. Мне и теперь кажется, что в моем распоряжении были только две меры – обыски по связям и попытка получить какие-нибудь сведения от Богрова. Первое для сенатора Трусевича неясно, а второе он, по-видимому, считает чуть ли не преступным, говоря, что этому воспротивились судебные власти, а потому мне это не удалось, между тем как распоряжение мое было одобрено статс-секретарем В.Н. Коковцовым. Понимая, что продолжение розыска по этому делу подполковником Кулябко может возбудить самые невероятные толки, я возложил розыск по делу на начальника Киевского губернского жандармского управления полков-ника Шределя. Ошибка при обыске у Леонтовича легко объясняется моментом, в который он был произведен. Безрезультатность обысков далеко не всегда служит доказательством их неосновательности.
О неправильности мер по охране во 2 пункте обвинения не говорится, и, по-видимому, в бездействии власти в этой области я не обвиняюсь. Не могу не добавить, что и в самом театре, за несколько ми-нут до несчастия со статс-секретарем Столыпиным, я давал указания по розыску, обсуждал и корректировал меры, предпринятые подполков-ником Кулябко. Узнав от статс-секретаря Столыпина, что свидание на Бибиковском бульваре не состоялось, я в первом антракте расспросил Кулябко, от которого узнал, что злоумышленники подыскали себе квартиру, на которой и должны собраться в 11 час. вечера члены груп-пы. К этому Кулябко добавил, что он послал Богрова убедиться, до-ма ли «Николай Яковлевич». Так как отмена свидания и назначение нового состоялись по телефону, то я приказал немедленно устано-вить наблюдение за телефоном по квартире Богрова и следить за ве-дущимся разговором. Выполнение этого я поручил статскому советнику Веригину, находившемуся в коридоре, так как мера эта должна была быть осуществлена чрез командированного в мое распоряжение инспектора почт и телеграфов, действительного статского советника Довяковского.
Можно говорить о моем неумении вести политический розыск, но не о бездействии власти, а при таких условиях и во 2 пункте обвинения не заключается какого бы то ни было преступления, караемого уголовным законом.
Перехожу к 3 пункту. Сенатор Трусевич обвиняет меня в том, что, будучи своевременно осведомлен о несоответствии подполковника Кулябки в занимаемой им должности начальника Киевского охранного отделения, в неудовлетворительном положении розыска в этом учреждении, а равно в недостаточности личного его состава для выполнения по случаю киевских торжеств работы, не только не принял мер к устранению указанных непорядков, но и возложил на подполковника Кулябко выходившие из круга его обязанностей поручения по организации и заведованию наружной охраной, причем не освободил начальника охранного отделения от исполнения таковых даже после получения от Богрова сведений первостепенной важности, требующих тщательной проверки, т.е. сенатор Трусевич признает меня виновным в бездействии власти, предусмотренном ст. 339 Улож. о наказ. Этот пункт приходится разбирать по отдельным частям: 1-я - несоответствие подполковника Кулябки занимаемой им должности. Я подробно уже останавливался на этом положении при оценке служебной деятельности этого штаб-офицера. Это несоответствие есть мнение сенатора Трусевича, которому я противопоставлял его же собственное мнение, как директора департамента полиции, мнение двух генерал-губернаторов, которые признавали совершенно обратное.
Соответствие или несоответствие известного должностного лица занимаемой им должности может основываться на его способностях, знании дела и старании в работе. Неспособным по природе никто подполковника Кулябко не считал и не считает. В опровержение этого, по крайней мере, не приведено во всеподданнейшем докладе никаких данных. Знание дела определяется подготовкой к нему теоретической или практической, наиболее желательное – соединение теории с практикой. Теоретической подготовки у Кулябки не было, как нет ее у большинства чиновников и офицеров, работающих в розыске. Я принимал, как это уже изложено в предыдущих моих объяснениях, все зависящие от меня меры к устранению этой неосведомленности, но ясно, что пересоздать и подготовить теоретически целый ряд офицеров для многочисленных розыскных учреждений, - задача, в два с половиною года не выполнимая. Важно, что на это было обращено серьезное внимание и делалось все возможное. Я не был сторонником сосредоточивания розыска в охранных отделениях, а полагал, что таковой должен вестись и во всех управлениях и учреждениях корпуса, поэтому, кроме правильного преподавания теории розыска и истории революционного движения на подготовительных курсах, я, тем же приказом 1910 г. за № 183, установил прикомандирование 15 старших штаб-офицеров кандидатов в начальники управления к С.-Петербургскому охранному отделению на 6 месяцев. Но за отсутствием у Кулябки, как и у остальных, теоретической подготовки, практическая подготовка была полная. Он прошел все дол-жности в охранном отделении, начиная с самых низших, вплоть до начальника районного охранного отделения, в котором он и состоял в продолжении 5 лет, следовательно, пять лет тому назад он признавался опытным в политическом розыске, причем опыт его за 5 лет не мог уменьшиться. Можно халатно относиться к своим обязанностям, сделаться ленивым и небрежным, но невозможно, зная известное дело и продолжая им заниматься, иметь меньший опыт в известный момент, чем за 5 лет до такового. Эта опытность подполковника Кулябки не оспаривалась и ревизорами, на которых ссылается сенатор Трусевич. Таким образом, утверждение сенатора Трусевича, что подполковник Кулябко не соответствовал занимаемой им должности, с точки зрения опыта в розыскном деле, не находит себе подтверждения. Создать новых, еще более опытных розыскных чинов в два с половиной года невозможно, и я должен был делать выбор из тех, которые были мне оставлены сенатором Трусевичем. Удалить человека с занимаемой им должности для начальника не трудно, но заменить его другим, более соответственным или даже равным, при отсутствии соответствующих кандидатов, не легко. За время заведования мною делами департамента полиции и командования отдельным корпусом жандармов обревизовано 27 губернских жандармских управлений, 10 охранных отделений и 4 розыскных пункта, причем во всех переименованных органах были обнаружены более или менее серьезные упущения в деле постановки розыска и по ним даны надлежащие указания. За тот же период времени мною отчислены, как несоответствующие своим должностям, 39 штаб- и обер-офицеров.
Перехожу к неудовлетворительной постановке розыска в Киевском охранном отделении. Считать постановку идеальной, я, конечно, не могу, она была, по-моему, не хуже, не лучше, чем в других розыскных органах, но зависело (это) не от личных свойств начальника охранного отделения, а от общих причин. Для удовлетворительной по-становки розыска, прежде всего, необходима солидная агентура, ка-ковая и была у подполковника Кулябки до 1908 г. С этого момента в Киеве и других охранных отделениях качественная сторона агентуры мало-помалу ослабевает. Политические события, на которые я уже указывал, частью провалили старых сотрудников, частью заставили их отойти от работы. Найти новых становилось все труднее и труднее. Революционное движение ушло в подполье, организации разбились, а с ними уменьшилось и количество лиц осведомленных, могущих серьезно служить делу сыска. Это общее явление не могло быть по-ставлено в вину одному Киевскому охранному отделению, а именно оно и было указано, как дефект, при ревизиях, на которые ссылается сенатор Трусевич. Теми же ревизиями устанавливаются в Киевском ох-ранном отделении недочеты канцелярского характера и несколько не-брежное отношение Кулябки в исполнении своих прямых обязаннос-тей, а также и склонность перекладывать таковые на своих подчи-ненных. На эти дефекты Кулябке делались соответствующие указа-ния. Я смотрел на них как на дефекты обыкновенного времени, кото-рые, конечно, не могли иметь места в такую серьезную минуту, как Высочайший приезд. Доказательством этого служила работа Кулябки в 1909 г. при посещении Его Императорским Величеством Киева, – работа, безукоризненность которой была отмечена генерал-адъютантом Треповым. Столь же добросовестно Кулябко работал в Риге, и я видел его готовность посвятить все силы порученному ему делу как в первый мой приезд в Киев в июне месяце 1911 г., так и в последний. Я не могу согласиться с мнением сенатора Трусевича о недостатке личного состава отделения для выполнения предстоявшей ему по случаю киевских торжеств работы, по крайней мере, с не вижу к этому в докладе никаких данных, которые были бы несомненно приведены, так как Высочайшим повелением от 7 сентября 1911 г. на сенатора Трусевича была возложена ревизия Киевского охранного отделения. Единственно, что я нахожу в докладе – это заявление подполковника Кулябки, будто бы подтвержденное полковником Спиридовичем, что они об этом мне докладывали.
При первом приезде в Киев в июне месяце я подробно обсуждал личный состав всех учреждений, которые должны были работать по принятию мер к безопасности Высочайшего путешествия. Начальники учреждений, в том числе и подполковник Кулябко, стремились просить о командировании им возможно большего количества офицеров и нижних чинов. Каждое такое ходатайство обсуждалось во всех подробностях, причем я требовал, чтобы мне указывались основания, почему признается необходимым то или другое количество этих чинов. Также обсуждалось и ходатайство Кулябки. В распоряжение Кулябки было прикомандировано 6 офицеров, кроме постоянного со-става пяти, т.е. всего у него было 11 чел., что я признал совершенно достаточным и что в настоящее время докладом не опровергнуто. Откомандирование ротмистра Нагродского было сделано еще до киев-ских торжеств министром внутренних дел для заведования личной ох-раной статс-секретаря Столыпина в его имении «Колноберже».
Я не знаю, на чем основывает сенатор Трусевич свое мнение, что к отделению было прикомандировано только 4 чел. По официальной справке штаба отдельного корпуса жандармов в Киевском охранном отделении находились: подполковник Кулябко, ротмистр Вахнин, рот-мистр Самохвалов, ротмистр Макаров и штабс-ротмистр Богданович, прикомандированы: полковник Уранов , ротмистр Барабашев , рот-мистр Каминский, ротмистр Муев и ротмистр Ершов и штабс-рот-мистр Катрухин. Докладом мне ставится в упрек, почему я не при-командировал еще одного офицера, причем как тогда, так и теперь не указывается никаких оснований в необходимости этой меры. Мне ка-жется странным, что, имея в своем распоряжении свободных офице-ров, о чем мне не требовалось наводить какие-либо справки, я в ви-дах экономии в 250 руб. не прикомандировал к Киевскому охран-ному отделению еще одного, по-видимому, безусловно необходимо-го, офицера, при наличности в Киеве более 20 прикомандированных, не считая вызванных из Москвы и Петербурга офицеров дивизиона. Между тем это признается как бы особо преступным, так как в докладе приводится и объяснение моего поступка, – «недостаток денег, отпущенных на охрану», – недостаток в 250 руб. при израсходовании на суточные и прогонные командированным в Киев чинам более 150 000 руб. Действительно, при обсуждении всех вопросов о количестве лиц, подлежащих вызову, я высказался за необходимое соблюдение строгой экономии, что было вызвано неоднократными указаниями статс-секретаря Столыпина отнюдь не допускать перерасхода всех отпущенных 300 000 руб. Деньги эти должны были покрывать все расходы на проезд Его Императорского Величества из С.-Петербурга через Киев, Севастополь в Ялту, на пребывание в гг. Киеве, Чернигове, Овруче, Белгороде и Южном берегу Крыма до конца ноября или начала декабря 1911 г. В заключение я не могу не заметить, что наличность в Киеве 11 или 12 офицеров никакого влияния на несчастное событие 1 сентября оказать не могло. Всякому, когда-либо стоявшему у дела политического розыска, известно, что с серьезными сотрудниками работает сам начальник отделения, но не его помощники, а тем более прикомандированные офицеры.
Я не думаю, чтобы необходимо было при этом основном положении останавливаться над вопросом, предлагал я или не предлагал подполковнику Кулябке заменить командированного в г. Кременчуг ротмистра Муева полковником Кременецким. Я утверждаю, что такое предложение было, но подполковник Кулябко от него отказался. Отозвание полковника Кременецкого в Полтаву было для него, Кулябки, вовсе не неожиданным, так как вопрос об этом обсуждался нами совместно.
Таким образом, кроме общего заявления подполковника Кулябки, сделанного мне в первую поездку, он ни раньше не докладывал мне о необходимости усилить отделение, не докладывал об этом и после сделанного Богровым заявления. Не усматривал этой необходимости и я, в особенности в связи с общим характером и особенностями работы розыскных органов в местах Высочайших посещений, о которых я уже имел честь докладывать Государственному совету. Мне оста-ется еще остановиться на вопросе, не была ли непосильна работа под-полковника Кулябки по организации наружной или, вернее сказать, народной охраны в связи с остальными лежащими на нем обязанностями. Я, равно как и киевский генерал-губернатор генерал-адъютант Трепов, считал, что организация эта должна лежать именно на начальнике отделения, так как в нее могли быть допущены люди исклю-чительно благонадежные. Так была организована охрана и в 1909 г., причем ни тогда, ни теперь подполковник Кулябко не заявлял, что заведование ею отрывает его от прямых его обязанностей, тем более, что в помощь ему был назначен помощник киевского полицмейсте-ра. Я особенно дорожил руководством народной охраны со стороны подполковника Кулябки, так как мне было известно, что он поль-зуется особым уважением среди правых организаций г. Киева, из ко-торых по преимуществу и состояла эта охрана. Нельзя требовать, что-бы товарищ министра, которому по Высочайшему повелению вве-рено высшее руководство охраной Его Императорского Величества, не мог бы положиться на начальника охранного отделения в вопросе о том, справляется ли он с порученной ему работой без ущерба для прямых своих обязанностей.
Подполковник Кулябко не только не заявил мне, что ему не хватает времени, но когда я предположил заведование охраной 100 саж. полосы в предместьях г. Киева передать начальнику Киевского губерн-ского жандармского управления, а генерал-адъютант Трепов просил меня оставить ее в ведении подполковника Кулябко, как это было в 1909 г., последний на мой вопрос, не будет ли это для него слишком тяжело, ответил отрицательно.
Сенатор Трусевич, останавливаясь на переобременении подполковника Кулябки работой, говорит, что мной была возложена на него и организация охраны статс-секретаря Столыпина в генерал-губернаторском доме. Организация, заключающаяся в расстановке филерских постов вокруг помещения министра, и сопровождение его при поездках – обязанность не сложная, которая могла быть поручена Кулябкой любому из подведомственных ему офицеров. Вполне естественно, что по такому вопросу, который я считал очень серьезным, ибо всегда, даже в Петербурге, лично проверял охрану министра, я отдал это приказание начальнику охранного отделения, не считая себя обязанным распределять работу по исполнению этого поручения между подведомственными ему офицерами.
На основании всех этих данных, ничем не доказано: несоответствие подполковника Кулябки к своей должности, неудовлетворительная постановка розыска в отделении, стоящая в причинной связи с событием 1 сентября, недостаточность личного состава отделения и необходимость большего его усиления, чем это было мною сделано, и, наконец, переобременение подполковника Кулябки работой, препятствующей ему исполнять свои прямые обязанности.
Поэтому я не вижу и в 3 пункте обвинения уголовно наказуемого деяния. Оставляю без возражения дисциплинарные упущения за их неуказанием.
Заканчивая мои объяснения, я позволяю себе остановить внимание Государственного совета, что обвинение должностного лица, занимавшего мое служебное положение и исполнявшего тяжелую ответственную работу при всех Высочайших путешествиях за последние три года – путешествиях, оканчивавшихся, в счастью для меня, не толь-ко вполне благополучно, но и удостоившихся всемилостивейшего одо-брения Государя Императора, – в бездействии власти не может быть рассматриваемо только в отношении к отдельному событию, хотя бы и чрезвычайной важности.
Нельзя игнорировать совокупность всей моей деятельности и проведенных в жизнь мероприятий по охране, в целях лежавшего на мне священнейшего и драгоценнейшего для меня долга – охранения особы Его Императорского Величества и его августейшей семьи, а также моего ближайшего начальника, министра внутренних дел, а равно и других высших должностных лиц, как и вообще всех тех, кому угрожала бы опасность со стороны злоумышленников-террористов. По отношению к первой, важнейшей из моих обязанностей, мною были приняты следующие меры. Когда днем 1 сентября мне было доложено, что «Нина Александровна» в 12 час. дня в квартиру Богрова не явилась, т.е. что группа террористов, о которой говорил Богров, не выяснена, что каждую минуту может произойти какое-либо посягательство, я обсудил те предупредительные меры, которые мог бы принять для обеспечения безопасности Его Императорского Величества. Я не только наметил эти меры, не только доложил о них сейчас же статс-секретарю Столыпину по телефону, но изготовил и отправил доклад дворцовому коменданту, в котором, излагая вкратце поступившие ко мне сведения о готовившихся преступных посягательствах на статс-секретаря Столыпина и министра народного просвещения Л.А. Кассо, высказал предположение, что злоумышленники, если к тому представится удобный случай, не остановятся пред дерзновенным покушением на Священную особу Его Императорского Величества, поэтому я предлагал провести Государя Императора на ипподром кружным путем и следовать в театр в моторе без свиты. Ближайшим моментом, требовавшим предупредительных мер, было возвращение Его Императорского Величества с маневров.
Зная по опыту предыдущих проездов, что толпа собирается по ли-нии выставленного полицейского наряда, я с полковником Спиридо-вичем объехал таковой по пути следования, громко приказывая поли-цейским офицерам, ввиду отложенного Его Императорским Величес-твом возвращения до вечера, снять все наряды и выставить их снова по получении об этому приказания. Выехав на границу города для встречи, я послал сопровождавшего меня адъютанта передать мое при-казание полицмейстеру выставить 2-й наряд полиции и жандармов на Лавру. Толпа разошлась, обратный проезд совершился вполне благо-получно.
Прибыв вслед за царским мотором во дворец, я на словах подтвердил дворцовому коменданту и доложил министру Императорского Двора подробности полученных мною тревожных сведений. Те же подробности доложил я на ипподроме статс-секретарю П.А. Сто-лыпину и вторично предупредил Л.А. Кассо. Его Императорскому Величеству с августейшими детьми благоугодно было проследовать на ипподром и обратно по намеченном заранее пути, а мое предпо-ложение о поездке в театр на моторе было принято и свита отправ-лена вперед. Когда случилось несчастье со статс-секретарем П.А. Сто-лыпиным, я приказал наряду конных жандармов немедленно совер-шенно очистить театральную площадь и Фундуклеевскую улицу, пред-полагая далее проехать во дворец кружным путем. Докладывая об этих распоряжениях, я присовокупил, что тотчас же доложу, как путь бу-дет свободен, но Его Императорское Величество изволил отбыть из театра ранее моего доклада.
Охрана статс-секретаря Столыпина в генерал-губернаторском доме была, по-видимому, организована совершенно правильно, так как, по крайней мере, никаких упреков в этом направлении в докладе не содержится.
Что касается выездов П.А. Столыпина, за исключением тех случаев, когда он следовал за императорским кортежем, маршруты обсуждались мной с покойным министром лично, что может засвидетельствовать присутствовавший при одном из таких разговоров статс-секре-тарь А.В. Кривошеин. Получив 1 сентября доклад о прибытии груп-пы злоумышленников, я тотчас же предупредил П.А. Столыпина по телефону, что прошу его никуда не выезжать до моего приезда и при-казал приготовить для него специальный мотор с чинами охраны, ко-торые должны были следовать по намеченному маршруту. Еще до док-лада мне подполковника Кулябко распорядился усилить охрану гене-рал-губернаторского дома и назначил в вестибюль офицера, дабы в приемную генерал-губернатора не впускали никого без предваритель-ного опроса, в чем я лично убедился, приехав в генерал-губернатор-ский дом.
При докладе я просил статс-секретаря Столыпина выезжать в этот день на приготовленном моторе, на что он согласился очень неохотно.
Перед театром я лично осмотрел подъезд, через который должен был пройти покойный министр.
Что касается до охраны его в театре, то за внутренность театра, при установленном мною контроле офицеров, я был совершенно спокоен, лучшим доказательством внимательного просмотра пропускных билетов было недопущение одним из офицеров Богрова во второй раз без специального приказания подполковника Кулябки.
Ставить особую охрану около статс-секретаря Столыпина я не мог, так как покойный министр не выносил подобной охраны. Я за после-дние два года неоднократно по этому поводу получал от него ука-зания. Обыкновенно во время нахождения министра в театре или дру-гих подобных местах я никогда не отходил от него ни на шаг, что могут удостоверить многие лица.
Так же поступали и офицеры его охраны подполковник Пиранг и ротмистр Дексбах. Я страшно сожалел, что в этот роковой приезд в Ки-ев министр не взял ни одного из этих офицеров, а с ним приехал штабс-капитан Есаулов, никакого представления об охране не имеющий.
В первый же день приезда я просил министра разрешения вызвать по телеграфу ротмистра Дексбаха, но получил категорический отказ. Этот офицер был вызван мной, когда министр был ранен. В антрактах я уходил от статс-секретаря по его приказанию, причем при нем оставался штабс-капитан Есаулов, который обязан был, в случае необходимости отлучиться, предупредить кого-нибудь из жандармских офицеров или доложить мне. Отсутствие особой охраны в партере, при наличности в коридорах театра значительного количества офицеров и агентов охранной команды, служит лучшим доказательством, что я и не подозревал присутствия в нем Богров. Если допустить, что я ни о чьей безопасности не думал, то нельзя предположить, чтобы я не позаботился хотя бы о себе – благоволением террористов я никогда не пользовался и не их вина, если я счастливо избег двух бомб. Мои взгляды на излишнее доверие к сотрудникам подтверждаются целым рядом моих распоряжений и не отрицаются сенатором Трусевичем. По отношению к министру народного просвещения мною были приняты те же предупредительные меры, т.е. в его распоряжение был назначен мотор с чинами охраны и о полученных мною сведениях я немедленно предупредил его чрез статского советника Веригина, а затем подробно обсудил все его выезды с приехавшим ко мне камергером Вестманом.
Перечисляя принятые мною меры охраны, я счастлив, что после семи месяцев всевозможной клеветы и обвинений я могу высказаться перед Государственным советом по самому тяжкому для меня обвинению, на котором остановился, однако, сенатор Трусевич.
Мне, прослужившему около 35 лет, не жалевшему ни сил, ни здоровья на этой службе и неоднократно рисковавшему своей жизнью, более чем тяжел упрек, что я не принял всех мер для обеспечения безопасности Священной для меня особы Его Императорского Величества и всей его августейшей семьи.
Я с негодованием отвергаю самую мысль об этом. Мне, как и всякому верноподданному, невыносимо тягостно сознание, что драгоценная жизнь самодержавного монарха России может подвергаться опасности со стороны шайки разбойников, но уничтожить это положение можно только путем общих международных мер. Не могу не отрицать я такой опасности и в г. Киеве, но утверждаю, что опасности этой не создал в театре допуск в него подполковником Кулябко Богрова.
Посягнуть на Священную особу Его Императорского Величества в театре Богров не мог. Пока Государь Император находился в своей ложе, внутренность театра была совершенно обеспечена. Сенатор Трусевич признает, что близ царской ложи сидели высшие чины охраны, но он почему-то упускает, что, кроме высших чинов охраны, в проходах и партере находились на определенных местах и все предназначенные для этой цели офицеры. Утверждение, что все эти лица удалялись во время антракта из партера, неверно. Никто не трогался со своих мест, пока Его Императорское Величество не изволил выходить из ложи и все занимали свои места перед обратным выходом Государя Императора.
Я могу уверить генерал-адъютанта Трепова, на отзыв которого ссылается сенатор Трусевич, что чинам охраны в этот вечер было не до представления и их внимание было целиком сосредоточено на исполнении своих обязанностей. При наличности этих чинов Богров даже издали не мог подойти к ложе Его Императорского Величества.
Заканчивая мои объяснения, я позволю себе высказать надежду, что Государственному совету благоугодно будет снять с меня тяжелое и незаслуженное обвинение.

Генерал-лейтенант в отставке Павел Курлов.

ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 23. Л. 53-78об. Типограф. экз..

Электронную версию документа предоставил Фонд изучения наследия П.А.Столыпина