12. Протокол допроса киевского губернатора А.Ф. Гирса от 20 сентября 1911 года.

1911 года, сентября 20-го дня в г. Киеве, я, прокурор С.-Петербургской судебной палаты В.Е. Корсак, по поручению сенатора М.И. Трусевича, расспрашивал нижепоименованного, который показал следующее:

Я, Алексей Федорович Гирс, киевский губернатор, 40 лет, православный, живу в городе Киеве.
О деятельности Киевского охранного отделения вообще и о действиях его в связи с августовскими событиями, окончившимися смертью статс-секретаря Столыпина, я знаю очень немного.
За два года и 4 месяца службы моей в Киеве я имел мало поводов соприкасаться с деятельностью подполковника Кулябки как начальника местного охранного отделения и района. Время было тихое и постоянных докладов Кулябко мне не делал. Только с момента похорон профессора Муромцева , смерти Льва Толстого и запрещения сходок в высших учебных заведениях революционная деятельность несколько оживилась и, главным образом, – в среде учащейся молодежи, подстрекаемой агитаторами. В это время подполковник Кулябко делал мне доклады и письменные, и личные, но сведения его были всегда запоздалые и менее точные, чем сведения полицмейстера, который был лучше осведомлен и беззамедлительно мне докладывал о ходе движения. На меня лично подполковник Кулябко всегда производил впечатление человека несерьезного, легкомысленного, который любил во все вмешиваться и всем распоряжаться ради желания выдвинуть себя и подчеркнуть свою деятельность, а вовсе не ради интересов дела. С тем же впечатлением о его деятельности я остался и после августовских торжеств, печально завершившихся злодейским делом убийства председателя Совета министров. Кулябко во всех распоряжениях администрации принимал видное участие, распоряжался народной охраной, ездил по городу и даже вмешивался в деятельность наружной полиции, что ему не было предоставлено, а всецело вверено полицмейстеру. Тем не менее, его слушались по традиции и даже побаивались, как человека властного и высокомерного. Деятельность по подготовке к торжествам началась у нас еще с марта месяца, когда впервые началась работа регистрационного бюро, с июня началась организация охраны, а 13-го июня прибыл генерал-лейтенант Курлов и под его председательством были выработаны меры охраны, определены размеры, до коих надлежало увеличить личный состав полиции, разрабатывались вопросы об организации народной охраны, выработаны были маршруты Высочайшего проезда, лиц свиты и гг. министров. В совещаниях этих принимали участие я, полковник Спиридович, Веригин, Кулябко, который в этом деле играл большую роль. Определены были и суммы на расходы по организации охраны. Я никаких ассигнований в свое распоряжение не получал и денег охранному отделению не давал. Мне поручено было удовлетворить суточным довольствием чинов земской стражи, стянутой на охрану, а полицмейстеру поручено было удовлетворить таким же довольствием чинов полиции, и мы из остатков от своих сметных сумм произвели эти расходы, представив счета на восстановление кредита в департамент полиции. Полицмейстер, кажется, получил израсходованные им 8000 рублей, а я еще ничего не получал. Денежных наград чинам полиции от Министерства внутренних дел отпущено не было. Единственно, что я выхлопотал, это 800 рублей на разъезды мои, исправника и полицмейстера, которым много приходилось тратить на эту часть. Награды за усиленный труд – ордена, подарки и небольшая сумма денег городовым – были отпущены от Министерства Двора. О готовящемся посягательстве на убийство кого-либо из министров я ничего не знал, если не считать отрывочных сведений, случайно полученных на ипподроме от состоявшего при Столыпине офицера Есаулова. Меня очень встревожило самоубийство в охранном отделении задержанного Муравьева, я поехал в Европейскую гостиницу к Курлову, но он был болен и не смог принять меня, а полковник Спиридович успокаивал меня, заверяя, что ничего общего с покушением на жизнь сановников этот факт не имеет. Я больше всего опасался за благополучный исход гуляния в Купеческом саду, где по местным условиям и при наличии густой толпы народа всего труднее было охранить особу Государя Императора и оградить министров и я легко вздохнул, когда тот день миновал. За театр можно было быть спокойным, так как та публика, которую предположено было допустить туда, была строго профильтрована, а самое здание и пути к нему надежно были охранены.

Театральная комиссия была организована, под моим председательством, при участии губернского предводителя дворянства, управляющего удельным округом, городского головы, председателя губернской земс-кой управы, представителя от военного ведомства, полицмейстера, начальника охранного отделения и чиновника особых поручений Курлова. Мы точно, поименно, распределили все места, и только военному ведомству, дворянам, земцам и правым организациям были выданы билеты не поименно, а определенное число на каждую группу, причем военные получили билеты через своего представителя, дворяне и земцы через губернского предводителя, а правые организации через Кулябку. Все эти лица должны были представить списки допускаемых ими лиц городскому голове и регистрационному бюро, без карточки которого билет считался недействительным, и все они представили свои списки, кому требовалось, и даже прислали мне, кроме Кулябки, который действовал непосредственно через регистрационное бюро, и кого он пустил на отпущенные ему 30 мест – я не знаю.

Кроме того, в наших заседаниях подполковник Кулябко заявил требование на 10 мест в партере для себя, полковника Спиридовича и Герарди, Веригина и 6 мест для охраны без указания лиц, каковые билеты и были ему выданы. Как использовал эти билеты подполковник Кулябко – мне неизвестно, знаю только, что на одном из этих мест под № 406 сидел Богров. О том, что господин этот будет допущен в сад, на ипподром и в театр, я представления не имел. Я упомянул ипподром потому, что думаю, что Богров был там. Мне секретарь общества Грязнов , который видал Богрова у тотализатора, неоднократно передавал, что в день Высочайшего смотра на ипподроме он заметил штатского человека, пробиравшегося в калитку, через которую должен был проходить Столыпин. Когда человек этот стал у царского шатра, Грязнов подошел к нему и сразу узнал лицо, нередко виденное им на ипподроме и которым, как он утверждает, был именно Богров. Грязнов подошел к нему и спросил, что ему тут нужно, на что господин этот ответил, что ему нужно видеть придворного фотографа. На вопрос Грязнова, как вы сюда проникли, человек этот предъявил коричневого цвета билет, выданный из бюро билетов, но так как публика с этими билетами должна была быть у отдаленных трибун, шагов за 400 от царского места, куда выдавались синие билеты литера А, то он, Грязнов, удалил этого господина, что тот, ворча, неохотно исполнил. Распределение чинов полиции, как я уже заметил, всецело было поручено полицмейстеру, но Кулябко, желая всюду играть роль, вмешивался в распоряжения полковника Скалона; то же делал и полковник Спиридович, но не письменно, а словесно, а с ним всегда заодно действовал и Кулябко. Дворцовая полиция действовала совершенно обособленно и самостоятельно, а организация народной охраны всецело была поручена Кулябке, каковые обязанности он целиком переложил на своего подручного – бердичевского полицмейстера. В народной охране принимало участие тысяч тридцать народу. До меня стали доходить слухи, что эти охранники торгуют своими билетами, продавая их сторонним лицам. Это меня взволновало и я вызвал бердичевского полицмейстера Цветковича, но он отрицал это обстоятельство, а вслед за ним приехал Кулябко и уверял, что это вздорные слухи. Доходили до меня разговоры и о том, что помещение статс-секретаря Столыпина слабо охраняется, но, как впоследствии я узнал из доклада и рапортов полицмейстера Скалона, что охрана со стороны наружной полиции была вполне достаточной, что охрана со стороны сада была возложена на охранное отделение, а внутренняя охрана дома и ближайшие к нему посты заняты были чинами личной охраны министра. К характеристике подполковника Кулябке могу добавить, что он был зазнавшийся человек, хотя и не без известной доли опыта и знания своего дела. С полицией он обращался чрезвычайно высокомерно и даже в сношениях со мной не всегда был корректен, допуская в официальных бумагах тон, неуместный в сношениях с губернатором. Не любили его и товарищи-сослуживцы, считая его человеком поверхностным в деле и грубым в личных отношениях. Больше показать по делу ничего не имею. Протокол мне прочитан.

Киевский губернатор Гирс.

Прокурор С.-Петербургской судебной палаты Корсак.

ГА РФ, Ф. 271. Оп. 1. Д. 1. Л. 80–82об. Подлинник.

Электронную версию документа предоставил Фонд изучения наследия П.А.Столыпина