02. Протокол допроса Д.Г. Богрова. 2 сентября 1911 г.

1911 года, сентября 2 дня, в Киевской крепости судебный следователь по особо важным делам округа Киевского окружного суда В.И. Фененко 16), допрашивал нижепоименованного в качестве обвиняемого в преступлении, предусмотренном 1 ч. 102 ст. Угол. улож. и 13, 9 и 1454 ст. Улож. о наказ. И он показал следующее:

1) Имя, отчество и фамилия Дмитрий Григорьевич Богров.
2) Возраст во время совершения преступления 24 лет.
3) Место рождения (губерния, уезд, волость, село и деревня) и где записан в метрических книгах о родившихся, если несовершеннолетний г. Киев.
4) Место приписки (город или волость) Помощник присяжного поверенного*.
5) Постоянное место жительство г. Киев, Бибиковский бульвар, дом № 4.
6) Рождение (законное или незаконное) Брачное.
7) Звание (состояние, сословие, чин и где служил, имеет ли знаки отличия и какие) Помощник присяжного поверенного.
8) Народность и племя Еврей.
9) Религия Иудейская.
10) Какое получил образование или вообще знает ли грамоту Окончил Киевский университет Св. Владимира.
11) Семейное отношение (женат, вдов, живет в разводе, имеет ли детей, сколько, если малолетний, живет ли при родителях, сирота, подкидыш и т.д.) Холост.
12) Занятие и ремесло Адвокатура.
13) Степень имущественного обеспечения Не имею. Отец мой имеет дом на Бибиковском бульваре, д. № 4.
14) Особые приметы (глух, слеп, нем и т.п.) Нет.
15) В каких отношениях состоит к пострадавшему от содеянного преступления Посторонний.
16) Отбыл ли воинскую повинность, не состоит ли в запасе армии или флоте или же в ополчении и по какому уезду или волости Отбыл в 1910 году, ратник ополчения 2-го разряда.
17) Прежняя судимость Не судился.

Я не признаю себя виновным в том, что состоял участником преступного сообщества, именующего себя группой анархистов и имеющего целью своей деятельности насильственное ниспровержение установленного Основными законами образа правления, но признаю себя виновным в том, что, задумав заранее лишить жизни председателя Совета министров Столыпина, произвел в него 1-го сентября сего года два выстрела из револьвера браунинга и причинил ему опасные для жизни поранения, – каковое преступление, однако, совершено мною без предварительного уговора с другими лицами и не в качестве участника какой-либо революционной организации.

Вырос я в семье отца моего и матери, которые проживают в г. Киеве, причем отец мой присяжный поверенный и домовладелец. Дом отца моего находится на Бибиковском бульваре под № 4 и стоит приблизительно 400 тысяч рублей. Долга на этом доме имеется 100 тысяч рублей. Таким образом, отец мой является вполне обеспеченным человеком. Я лично всегда жил безбедно, и отец давал мне достаточные средства для существования, никогда не стеснял меня в денежных выдачах. После окончания Киевской 1-й гимназии в 1905 году я поступил в Киевский университет на юридический факультет. В сентябре того же года я уехал в Мюнхен, для продолжения учения, так как Киевский университет был закрыт. Вернулся я из Мюнхена осенью 1906 года. В те времена я уже был настроен революционно, хотя ни в каких конкретных поступках это мое настроение не выражалось. Вернувшись в Киев, я в декабре месяце 1906 года примкнул через студенческий кружок к группе анархистов-коммунистов 17), с которыми я познакомился через студента Татиева, под кличкой «Ираклий». В настоящее время он куда-то выслан, куда – не знаю. В состав группы входили: Иуда Гросман, Леонид Таратута, какой-то Петр, фамилии которого не помню, Кирилл Гродецкий и несколько рабочих-булочников. Эта группа имела при мне 10–15 собраний, происходивших на разных квартирах, но на каких именно – указать не могу, так как забыл адреса. На этих собраниях разрабатывались организационные планы и высказывались предположения о возможности совершения разных экспроприаций, но определенных замыслов не было. Я лично за все время принадлежности к группе анархистов-коммунистов ни в каких преступлениях не участвовал. Состав партии часто менялся, и в течение 1908 года все вышепоименованные лица из нее выбыли, будучи арестованы, а в состав ее вошли приехавшие из-за границы: Герман Сандомирский, Наум Тыш, Дубинский и какой-то Филипп, фамилии которого не помню. Примкнул я к группе анархистов, вследствие того, что считал правильным их теорию и желал подробно ознакомиться с их деятельностью. Однако вскоре, к середине 1907 года, я разочаровался в деятельности этих лиц, ибо пришел к заключению, что все они преследуют, главным образом, чисто разбойничьи корыстные цели. Поэтому я, оставаясь для видимости в партии, решил сообщить Киевскому охранному отделению о деятельности этой партии. Решимость эта была вызвана еще и тем обстоятельством, что я хотел получить некоторый излишек денег. Для чего мне нужен был этот излишек денег, я объяснить не желаю. Когда я впервые явился в середине 1907 го-да в охранное отделение, то начальник его Кулябко расспросил меня об имеющихся у меня сведениях и убедившись, по-видимому, что таковые совпадают с его сведениями, принял меня в число своих сотрудников и стал уплачивать мне по 100–150 рублей в месяц и иногда единовременно по 50–60 рублей. Тратил я эти деньги на жизнь, причем от отца своего в то время получал, кроме стола и квартиры, около 50 рублей в месяц. В охранное отделение я ходил два раза в неделю и, между прочим, сообщил сведения о готовящихся преступлениях: как, например, Борисоглебскую организацию максималистов , экспроприацию в Киевском Политехническом институте, лабораторию в Киеве на Подоле, по которой была привлечена Р. Михельсон , дело Мержеевской , подготовлявшей покушение на жизнь Государя Императора в 1909 году, и много других замыслов анархистов. Кроме того, я предупредил охранное отделение о готовящейся попытке освободить находившихся в Лукьяновской тюрьме Тыша и Филиппа при помощи бомбы. Для предупреждения этого преступления необходимо было арестовать участников накануне, и для того, чтобы моя роль, как сотрудника, не была раскрыта, я тоже был арестован фиктивно охранным отделением и содержался в Старокиевском участке с 10 сентября по 25 сентября 1908 года, после чего был отпущен и продолжал свою деятельность в охранном отделении, где шел под фамилией «Аленского». Всего работал я в охранном отделении около 2½ лет и в течение этого времени был несколько раз за границей, причем одна моя поездка длилась с сентября 1908 годы по май 1909 года. Эти мои поездки предпринимались мною для моих личных надобностей и не носили характера командировок от охранного отделения, но Кулябко пользовался этими поездками и сохранял со мной связь, поручая собирать сведения о заграничной деятельности анархических организаций и продолжая выплачивать мне ежемесячно деньги. В охранном отделении я работал до начала 1910 года, а затем уехал в С.-Петербург, по окончании в феврале месяце 1910 года курса в Киевском университете. Там я продолжал числиться помощником киевского присяжного поверенного С.Г. Крупнова и иногда получал практику через знакомых присяжных поверенных: Кальмановича , Рашковича, Дубосарского и других. Вскоре по приезде в С.-Петербург, в июле месяце 1910 года, я решил сообщить Петербургскому охранному отделению или департаменту полиции вымышленные сведения для того, чтобы в революционных целях вступить в тесные сношения с этими учреждениями и детально ознакомиться с их деятельностью. На вопрос, почему у меня, после службы в Киевском охранном отделение явилось вновь стремление служить революционным целям, я отвечать не желаю. По прибытии в Петербург я снова сделался революционером, но ни к какой организации не примкнул. На вопрос о том, почему я через такой короткий промежуток времени из сотрудника охранного отделения снова сделался революционером, я отказываюсь отвечать. Может быть, по-вашему это нелогично, но у меня своя логика. Могу только добавить, что в Киевском охранном отделении я действовал исключительно в интересах сего последнего. Задумав сообщить петербургским жандармским властям вымышленные сведения, я написал Кулябко письмо, в котором, сообщая, что у меня есть важные сведения, запрашивал его, куда мне их сообщить. На это письмо я получил телеграфный ответ с указанием, что мне нужно обратиться к С.-Петербургскому начальнику охранного отделения фон Коттену . У этого последнего я был раз 10 и, передавая ему вымышленные и довольно безразличные сведения, по-видимому, заслужил его доверие. Мне думается, что меня рекомендовал ему Кулябко. Коттен платил мне 150 рублей в месяц, в течение 4-х месяцев. После этого я серьезно заболел в С.-Петербурге, и врачи послали меня на юг Франции, куда я прибыл в декабре месяце 1910 года и оставался там до марта месяца 1911 года. Там я никаких сношений с революционными организациями не имел и никаких поручений от них не получал. Вернувшись в Киев, я прожил здесь до конца июля месяца и ни с Кулябко, ни с революционерами не виделся. В июле же месяце я поехал на дачу около Кременчуга, где пробыл недели две у своих родителей. После этого я вернулся в Киев в начале августа и оставался здесь безвыездно до вчерашнего дня. Еще в 1907 году у меня зародилась мысль о совершении террористического акта в форме убийства кого-либо из высших представителей правительства, каковая мысль явилась прямым последствием моих анархических убеждений. Затем в период моей работы в Киевском охранном отделении я эту мысль оставил. А в нынешнем году снова вернулся к ней, причем я решил убить министра Столыпина, так как я считал его главным виновником реакции и находил, что его деятельность для блага народа очень вредна. Зная о предстоящих в Киеве августовских торжествах и о предполагаемом приезде Столыпина, я решил воспользоваться этим обстоятельством для осуществления своего замысла. Но так как мне трудно было проникнуть в те места, где должен был иметь пребывание Столыпин, то я придумал ввести Кулябко в заблуждение и при его помощи получить доступ в означенные места. Для этой цели 26 или 27 августа отправился к Кулябке на квартиру, предварительно уведомив его по телефону о том, что имею сообщить ему некоторые сведения. Кулябко принял меня у себя дома и при нашем разговоре присутствовали полковник Спиридович и камер-юнкер Веригин. Я сообщил всем этим лицам вымышленные сведения, схема которых была выработана мною заранее по следующему плану. В бытность мою в С.-Петербурге я сообщил фон Коттену ложное известие о моем знакомстве с молодым террористом и вот теперь я и решил воспользоваться этой же несуществующей личностью, которую назвал «Николаем Яковлевичем», для того, чтобы создать связь между сведениями, сообщенными мною раньше фон Коттену и ныне сообщаемыми мною Кулябке и тем самым придать этим сведениям большую достоверность. Я решил рассказать Кулябко, что этот «Николай Яковлевич» с женщиной «Ниной Александровной», также несуществующей, условились приехать в Киев во время августовских торжеств для совершения убийства одного из министров, что они просили меня дать им возможность прибыть в Киев не по железной дороге и не на пароходе, а на моторной лодке для того, чтобы избегнуть полицейского наблюдения, – и что Николай Яковлевич имеет намерение остановиться у меня на квартире. После передачи всех этих сведений я решил убедить Кулябко дать мне пропуск в те места, где будет Столыпин, для того, чтобы иметь возможность предупредить покушение на него. Получив же эти пропуски, я решил воспользоваться близостью Столыпина и стрелять в него. Весь этот план и был мною осуществлен, причем Кулябко, несомненно, вполне искренно считал мои слова правдивыми. Я виделся с Кулябко всего три раза, а именно 26 или 27 августа в присутствии Спиридовича и Веригина, затем ночью 31 августа у него на квартире и, наконец, 1 сентября в Европейской гостинице в № 14 в присутствии того же Веригина. В эти три раза я ему рассказал все вышеизложенное и прибавил, что «Николай Яковлевич» и «Нина Александровна» приехали и первый из них остановился у меня на квартире. Тогда Кулябко учредил за ней очень густое наблюдение, но, конечно, никого не выследил, так как никто ко мне не приезжал. При первом свидании с Кулябко он, указывая мне на пачку пригласительных билетов на разные торжества, спросил меня, имею ли я таковые, но я, не желая возбудить у него подозрения, ответил ему, что мне таковых не надо; однако я твердо решил достать такие билеты и с этой целью телефонировал ему в 6 часов вечера 31 августа, что в видах успеха дела мне необходим билет на вход в Купеческий сад. Кулябко, очевидно, понял, что мое присутствие в саду требуется для предупреждения покушения и сообщил мне, что билет будет мне выдан, и чтобы я прислал за ним посыльного. Таким образом я и получил билет и находился в Купеческом саду 31 августа, где стоял сначала около эстрады с малороссийским хором, а затем перешел на аллею ближе к царскому шатру, я [был] в первом ряду публики и хорошо видел прохождение Государя, но Столыпина на тот момент не заметил и видел его только издали и то неотчетливо, поэтому я и не мог в него тогда стрелять. Вернувшись из Купеческого сада и убедившись, что единственное место, где я могу встретить Столыпина, есть городской театр, в котором был назначен парадный спектакль 1 сентября, я решил непременно достать себе туда билет и с этой целью пошел в охранное отделение и, ввиду того, что Кулябко уже спал, я написал предъявляемую мне записку (мне предъявлена собственноручно написанная мною записка, начинающаяся словами «У Аленского в квартире» и кончающаяся словами «жду инструкций»)**. В этой записке я сообщал ему вымышленные сведения о том, что у «Нины Александровны» имеется бомба, что у «Николая Яковлевича» есть высокопоставленные покровители и что покушение на Государя не состоится из опасения еврейского погрома. Я рассчитывал, что эта записка произведет на Кулябко серьезное впечатление и он примет меня лично, и тогда я выпрошу у него билет на спектакль. Так оно и вышло; Кулябко меня принял и из разговора с ним я понял, что он меня ни в чем не подозревает и что я имею все шансы на получение билета. Но окончательно этот вопрос не был тогда разрешен, поэтому я на следующий день снова пошел к Кулябке и сообщил ему, а также присутствовавшему Веригину, что билет мне необходим, во-1-х, для того, чтобы быть изолированным от компании бомбистов, а во-2-х, для разных других целей, полезных для охранного отделения. Но эти цели были изложены мною весьма неопределенно и туманно и я, главным образом, рассчитывал, что Кулябко среди окружающей его суматохи не станет особенно в них разбираться, а из доверия ко мне выдаст билет. Мои предположения в этом смысле вполне оправдались, и билет был мне прислан в 8 часов вечера с филером охранного отделения, о чем меня предуведомил по телефону Кулябко. Билет был за № 406, 18-го ряда и был выписан на мое настоящее имя, только с ошибкой в заглавной букве моего отчества. Приехал я в театр во фраке в 8¼ ч. вечера и встретил Кулябко, которому сообщил, что «Николай Яковлевич» по-прежнему находится у меня на квартире и, по-видимому, заметил наблюдение. Тогда Кулябко, боясь прозевать его, просил меня съездить домой и удостовериться, не вышел ли он из дома. Я удалился на некоторое время из театра и, сделав вид, что побывал дома, вернулся в театр и сказал Кулябке, что «Николая Яковлевич» никуда не ушел. Затем я занял свое место и в первом антракте не имел случая приблизиться к Столыпину. Затем во время 2-го антракта, высматривая, где находится Столыпин, я в коридоре встретился с Кулябко, который мне сказал, что он очень опасается за деятельность «Николая Яковлевича» и тоже «Нины Александровны» и предложил мне ехать домой следить за «Николаем Яковлевичем». Я согласился, но когда Кулябко отошел от меня, оставив меня без всякого наблюдения, я воспользовался этим временем и прошел в проход партера, где между креслами приблизился к Столыпину на расстояние 2–3 шагов. Около него почти никого не было, и доступ к нему был совершенно свободен. Револьвер-браунинг, тот самый, который Вы мне предъявляете, находился у меня в правом кармане брюк и был заряжен 8 патронами (восьмью). Чтобы не было заметно, что карман оттопыривается, я прикрыл его театральной программой; когда я приблизился к Столыпину на расстояние около 2-х аршин, я быстро вынул револьвер из кармана и, быстро вытянув руку, произвел два выстрела и, будучи уверен, что попал в Столыпина, повернулся и пошел к выходу, но был схвачен публикой и задержан. Я помню, что перед задержанием у меня кто-то отнял револьвер, но кто именно – не знаю. Это оружие было мною куплено в 1908 году в Берлине, но без определенной цели. Пули в патронах, которыми я стрелял, отравлены не были. До этого случая я никаких попыток на убийство Столыпина или кого-либо другого не делал. После задержания меня прокурор суда отобрал у меня бумажник, в нем находилась предъявляемая мне записка, писанная мною собственноручно, начинающаяся: «Николай Яковлевич очень взволнован»***. Эту записку я заготовил на всякий случай, если понадобится поддержать вымышленные мною сведения о времяпрепровождении «Николая Яковлевича». Подтверждаю, что я совершил покушение на убийство статс-секретаря Столыпина единолично, без всяких соучастников, и не во исполнение каких-либо партийных приказаний. Более ничего добавить не имею. Показание писал собственноручно. Показание мне прочитано.

Подписали: Дмитрий Григорьевич Богров.

И. д. судебного следователя по особо важным делам Фененко.

Присутствовал прокурор Киевской судебной палаты Чаплинский.

Присутствовал прокурор Киевского окружного суда Брандорф.

С подлинным верно: секретарь при прокуроре Киевской судебной палаты Ковалев.

ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 1. Л. 30–34об. Заверенная копия.
Опубл.: Архiви Украïни. 1990. № 2. С. 44–47.

Примечания:

* Так в тексте.

** Записка хранится: ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 28. Л. 12.

*** Записка хранится: ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 28. Л. 3.

16). Фененко В.И. (1875–?) – с 1898 г. служил по судебному ведомству: с 1905 г. и. о. судебного следователя; в 1908–1917 гг. следователь по особо важным делам Киевского окружного суда. В 1911–1912 гг. вел предварительное следствие по делу об убийстве Столыпина. Коллежский советник.

17). Анархисты-коммунисты – одно из течений в анархизме. Доктрина анархо-ком-мунистов изложена в работах П.А. Кропоткина: «Речи бунтовщика», «Завоевание хлеба», «Ее философия, ее идеал», «Государство и его роль в истории». Анархисты-коммунисты считали стачку и индивидуальный террор универсальным средством борьбы, всеобщую стачку – социальной революцией. Будущее общество они представляли как союз («федерацию») вольных общин («коммун»), объединенных свободным договором, где личность получает неограниченные возможности для развития. В 1905–1907 гг. движение анархо-коммунистов раскололось на «хлебовольцев» (от назв. газеты «Хлеб и воля»), «чернознаменцев» и «безначальцев» (имели свои печатные органы за границей). Теоретики «безначальцев» С.М. Романов и Н.В. Дивногорский издавали журнал «Листок группы “Безначалие”» (1905 г., Париж). Один из лидеров «чернознаменцев» И.С. Гроссман выпустил газету «Черное знамя» (1905 г., Женева). Из «чернознаменцев» осенью 1905 г. на конференции в Белостоке выделились «безмотивные террористы» и «анархисты-коммунары» (действовали в Варшаве, Одессе, Новороссийске и Западном крае). Организации анархистов-коммунистов вели работу в 1905–1907 гг. как в России (Одесса, Киев, Москва, Минск и т.д.), так и за границей, совместно с социал-демократами, эсерами-максималистами.

Электронную версию документа предоставил Фонд изучения наследия П.А.Столыпина