Поиск по документам XX века

Loading

Дневник

ДНЕВНИК — в художественной литературе один из мемуарных жанров, который предполагает определенную форму изложения, как правило, основанную на записях, расположенных в последовательном, хронологическом порядке. Дневник обычно отражает индивидуальное восприятие автором тех или иных событий, либо переживания внутреннего мира.

Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь / Т.Н. Гурьева. – Ростов н/Д, Феникс, 2009, с. 86.

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Куринский, 24 декабря 1942

Ночью сны; я долго разговаривал с Фридрихом Георгом, вводя его в парижскую жизнь, и другими людьми. Один из них, маленький саксонец: «У людей есть все устройства для счастливой жизни, но они не пользуются ими». После завтрака поход в долину Пшиша, на охоту за насекомыми, — изысканное занятие. Такие вещи способствуют сохранению чувства собственного достоинства как образец свободного волеизъявления. Днем празднование Рождества; при этом мы вспомнили 6-ю армию. Если ей придется погибнуть в окружении, то зашатается вся южная часть фронта, и это будет именно то, что Шпейдель предсказывал мне весной как вероятное следствие кавказского наступления. Он полагал, что оно повлечет за собой «раскрытие зонтика», т. е. создание длинных фронтов с узкими подступами...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Куринский, 23 декабря 1942

Вечером первая почта, привезенная де Марто из Майкопа. Пакетик с рождественскими пирожными, испеченный Перпетуей праздничный кекс с орехами из пасторского сада. Письма от нее, от матери, от Карла Шмитта. Он пишет о нигилизме, считая, что при прохождении через четыре стихии ему соответствует огонь. Стремление дать себя сжечь — своего рода бунт. Но из этого пепла возникает птица Феникс, иными словами, стихия воздуха. Карл Шмитт относится к немногим, кто пытается измерить мировой процесс категориями, не столь преходящими, как национальные, социальные, экономические. Просвещение только увеличивает слепоту, человек блуждает в световом лабиринте, власть тьмы более неведома ему. Например, ее величие, завораживающее зрелище которого открылось мне вчера с троса канатной дороги, — величие, царственно утвердившееся в своем логове. То, что порою извлекаешь из этого ада глубокое наслаждение — это очевидно...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Куринский, 22 декабря 1942

Утром назад в Куринский. Снова мимо снесенного железнодорожного моста, где по-прежнему видна мертвая лошадь, крошечная, висящая на одном из деревьев, украшающих мост, как букеты. Как раз подломилась средняя доска на дощатом настиле, отодранная зацепившим ее передком орудия, так что ездовая лошадь провалилась в отверстие и болталась на постромках вниз головой над пенящимся потоком. Сначала она на мгновение, потом со все более краткими паузами с ноздрями уходила под воду, пока едущие и возницы наверху с беспомощным ужасом суетились вокруг нее. Тогда один унтер-офицер со штыком в руке прыгнул на мост и перерубил ремни; животное сразу же ринулось в воду и, поплыв, спаслось. Атмосфера беспокойства, неустроенности окружала это место — настроение на перевале. Снова о туннеле на высоте. Омар, добродушный азербайджанец, заботившийся обо мне в эти дни, позади нес мои вещи. Все так же лежал там в грязи мертвый носильщик, хотя ежедневно сотни людей проходили мимо. Брошенные трупы, видимо, становятся системой — не для людей, но для демона, хозяйничающего в таких местах. Злая необходимость погоняет всех...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Навагинский, 21 декабря 1942

Рано утром отправился с Наве-Штиром вдоль долины Пшиша. Деревья у обрыва на вершине стоят в инее; их припудренные серебряной пылью ветки выделяются в отдалении на темном фоне нижних деревьев. Как странно, что незначительное изменение установившейся температуры, разница в несколько градусов, рождает такое волшебство. В этом есть что-то, вносящее надежду в жизнь и даже в самую смерть. Мы отдохнули у капитана Мергенера, командира боевой группы. Его командный пункт оказался белым домом, точно лесничество, одиноко лежавшее на утонувшей в грязи поляне. Посреди этой заваленной военным мусором пустыни я заметил ряд содержавшихся в чистоте могил, украшенных к рождеству ветками падуба и омелы. Участок был окружен воронками, но жильцы еще не выехали; слишком велика была разница между теплым жильем и бесприютным болотом...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Навагинский, 20 декабря 1942

Подъем с майором Вайраутером на наблюдательный пункт, лежащий высоко над долиной. В сыром тумане прошли мы галереями мощных буков с растущими на них черными древесными грибами. Меж ними возвышаются дубы и дикие груши со светло-серыми потрескавшимися стволами. Дорога была помечена зарубками; шаги вдавливали в ее жирную глину плоские островки альпийских фиалок. Достигнув нашей цели, спрятанной под срубленными ветвями хижины, мы разожгли костер и направили бинокли на покрытую лесом местность. В ее долинах вяло полз густой туман, хоть и мешавший глазу, но делающий рельеф более отчетливым. Поле обзора замыкают длинные полосы водораздела. Сегодня тоже был виден огонь на позиции у подножия Индюка, возвышающегося справа со своим двойным рогом и крутыми гранями. Слева — Семашхо, самый высокий купол, откуда видно Черное море. Он уже принадлежал немцам, но был сдан из-за трудностей с продовольствием. Подходы к таким вершинам сразу усеиваются трупами носильщиков и вьючных животных...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Навагинский, 19 декабря 1942

Днем попытка добраться до командного пункта 97-й дивизии. Ее командир, генерал Рупп, ожидал меня у взорванного моста через Пшиш. Мы перебрались через глинисто-желтую реку на надувных лодках. Чтобы добраться до штаба, пришлось пересечь крутой горный хребет, так как ведущий сквозь него туннель из-за взрыва стал непроходимым. Мы шли густым подлеском, потом по скалам, на которых олени объели все длинные сочные листья. Сотни носильщиков, русских и азиатов, встретились нам на узкой тропе, нагруженные провиантом, материалами и боеприпасами. На склоне при спуске лежал мертвец, облепленный глиной с головы до ног, с которых были украдены сапоги. Лицо его было закрыто длинными черными волосами. Его едва можно было отличить от окружавшей его грязи. Генерал наклонился над ним и пошел дальше, не говоря ни слова. Никогда еще не видел я мертвого человека, по отношению к которому любое пришедшее на ум замечание выглядело бы таким неуместным, как здесь. Предмет, выброшенный на берег морем человеческого безразличия...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Куринский, 18 декабря 1942

Подъем на Сарай-Гору, — высоту, вершина которой в руках русских. «Сарай» — слово татарского происхождения, «гора» — немецкое «Berg». Это объяснил мне молодой переводчик, несший автомат Хойслера, так как местность кишит партизанами. Он — русский немец, отпрыск швабских эмигрантов. Его родители были зажиточными крестьянами в Крыму, под Евпаторией. Потом, как кулаки, они были отправлены в Омск, в Сибирь. Им пришлось оставить сына в возрасте девяти лет. С 1936 года он ничего о них не слышал. Мы поднимались густым лиственным лесом, состоящим из молодых дубов, осин и буков. Время от времени пробирались сквозь кустарник с ярко-красными и светло-зелеными ветками, пересекали болотные островки с высокими кочками, с которых ниспадали бурые клочья мха. По дороге к нам присоединился один унтер-офицер с топором, отыскивавший себе рождественскую елку...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Куринский, 16 декабря 1942

Со старшим лейтенантом Хойслером обход позиций, расположенных выше Шаумяна. Сперва мы присоединились к генералу Фогелю до командного пункта 228-го полка, карабкаясь вверх по узкому и крутому ущелью, почва в котором была глубоко размыта талыми водами. По обеим сторонам, подобно ласточкиным гнездам, лепились увязшие в глине хижины, выглядывая только своими фасадами. Внутри них было тесно и грязно, но сложенные из кирпича печи распространяли приятное тепло. В этом лесном море нет недостатка в топливе. Далее мы поднимались густым, но лишенным листвы лесом и задержались на истоптанной в грязь вьючными животными и их погонщиками тропинке, которую с трудом прошли. К тому же она однажды уже была под гранатным огнем; снаряд вдавил в грязь прелестную черно-рыжую лошадку. В желто-глиняные следы ее подков стекла темная кровь и так и стояла в них...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Куринский, 14 декабря 1942

Ясная звездная ночь. Я провел ее в голой каморке казацкой хижины, в которой из мебели не было ничего, кроме койки для сна. К счастью, большая, из красного кирпича сложенная печь была исправна, так что хороший огонь обогревал меня в течение нескольких часов. Прежде чем уснуть, я прислушался к сверчку за печкой, чей голосок был силен и мелодичен, скорее звенел, чем стрекотал. Утром заметно похолодало. Было слышно, как русские летчики кружили над долиной, а затем сбросили в отдалении ряд бомб, после чего мощно заработали зенитки. Утром я присоединился к старшему лейтенанту Штрубельту, чтобы в ясную погоду осмотреть местность по обе стороны дороги на Туапсе. Мы ехали в машине с пробоинами в кузове — следами нападения партизан...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Куринский, 13 декабря 1942

Совсем рано я отбыл в Куринский. Сразу за Майкопом дорога пошла в гору. У обочины щиты: «Внимание, опасно, бандиты! Оружие наготове!» Лесные области защищены от русских узкой полосой позиций, скорее постами, тогда как на обширных пространствах за ними задействованы только войска на дорогах. Они опасны не только партизанами, читай по-немецки — бандитами, но и разведарзорами или остатками регулярных сил; так, недавно из тыла в машину командира дивизии попал заряд. Земля промерзла, наша машина легко поднималась в гору. Ехали по дороге на Туапсе, ставшей знаменитой благодаря наступлению немецких егерских полков и обороне русских. Полотно было уже очищено; только тяжелые машины — это были катки и трактора — виднелись порой на откосах. В чаще лежала насквозь промороженная лошадь, у которой мясо было срезано только с верхней половины тела, так что со своей обнажившейся грудной клеткой и вывалившимися из разреза голубыми и красными кишками она напоминала анатомический атлас...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Майкоп, 12 декабря 1942

Вчерашний разговор дал понять, что мне не удастся провести «инвентаризацию» в этой стране: есть много мест, являющихся для меня табу. К ним относятся все те места, где поднимают руку на беззащитных и где пытаются действовать путем репрессий и акций массового уничтожения. Я, впрочем, не жду изменений. Все это в духе времени, хотя бы потому, что стало своего рода эпидемией. Противники в этом недалеко ушли друг от друга. Но, может, надо было бы исследовать эти места ужаса, в качестве свидетеля увидеть все и понять, кто они — участники и жертвы. Какое сильное влияние оказал Достоевский своими «Записками из Мертвого дома», но ведь он очутился там не добровольно, а как заключенный! Но и возможностям свидетельства поставлены пределы. И вообще для такого свидетельства следует иметь более высокое предопределение, чем его способно дать наше время...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Белореченская, 11 декабря 1942

Так как ночью ударил мороз, я совершил прогулку по местности, чьи утонувшие в грязи дороги я вчера счел непроходимыми. Сегодня они, точно деревенские пруды, покрыты блестящим льдом. Дома небольшие, одноэтажные, покрытые камышом, дранкой и крашенной суриком жестью. У тростниковых крыш нижние слои — из крепких стеблей, верхние, наоборот, — из метелок растений, что придает им вид голов с желтыми чубами. Странен род балдахина, украшающего вход в государственные здания, служащего частично для защиты ступеней от дождя, частично для придания пышности всему строению. Это, по-видимому, пришло в архитектурный стиль из жизни в палатках. Частенько лист жести, покрывающий навес над входом, восходит к украшению в виде кистей и бахромы...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Белореченская, 10 декабря 1942

Я покинул Кропоткин с опозданием на пятнадцать часов. Впрочем, слово «опоздание» теряет в этих местах всякий смысл. Впадаешь в вегетативное состояние, когда утрачиваешь и само нетерпение. Так как ливмя лило, я позволил себе немного почитать в купе при свете свечи. Что касается чтения, я живу теперь a la fortune du pot, читая иногда то, что в другие времена счел бы бесполезным, вроде взятого мной из Ворошиловска «Абу Тельфана» Вильгельма Раабе, которого хвалил еще мой дедушка, учитель, не вызвав, впрочем, жажды познакомиться с этим произведением поближе. Вечная ироническая затейливость этой прозы напоминает позолоченные завитушки, имитирующие рококо, на ореховой мебели той эпохи, например: «Тополя силятся показать, что способны отбрасывать очень длинную тень». Или: «Белый, к сожалению лирически уже использованный нашим славным календарем туман как раз выказывался на лугах»...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Кропоткин, 9 декабря 1942

На следующий вечер отъезд в 17-ю армию курьерским поездом в виде установленной на путях машины, тянувшей грузовой вагон. После недолгой езды из-за вьюги остановились на рельсах на ночь. Так как удалось раздобыть немного дров, маленькая печка грела нас часа два. Утром прибытие в Кропоткин, где я провел день в ожидании поезда на Белореченскую. В большом холодном зале томились, подобно мне, сотни солдат. Они молча стояли группами или сидели на вещах. В определенный час они устремлялись к окошкам, где получали суп или кофе. В огромном помещении чувствовалось присутствие невероятной силы, которая двигает людьми, оставаясь невидимой для них, — железная титаническая сила. Такое впечатление, что ее волей пропитана каждая жилка, и бессмысленно пытаться познать ее...

Эрнст Юнгер. [Страницы из дневника]. Излучения. Ворошиловск, 7 декабря 1942

Вчера был важный день; меня вдруг озарило, что значит «Это — ты». Уже многие годы, со времен Южной Америки, я не испытывал ничего подобного. Существует ли географическое, точнее, геоманти ческое воздействие на характер? Я думаю: не только на нравы, что наблюдали уже Паскаль и Стендаль, но и на самые основы нашего существа. Будь это так, тогда в других широтах мы испытали бы распад и затем перекристаллизацию. Это соответствовало бы и физическим изменениям: сперва у нас появился бы жар, затем возникло бы новое здоровье. Гражданами мира в высшем смысле были бы мы, если б земной шар, как целое, влиял на наше формирование. Такого состояния достигали в пределах своих наций только властители мира; легенда о космическом зачатии Александра касается этого предмета. Молния попадает в его мать, в лоно земной жизни. Великие поэты, как Данте в его блужданиях и Гёте в «Западно-Восточном диване», проницательно намекают на это. Затем — мировые религии, исключая ислам, слишком привязанный к своему климату. Сон Петра о зверях, символизирующих в своей радости сообщество стран и царств этого мира...

Страницы

Подписка на Дневник