С.В. Зубатов - В.Л. Бурцеву. 21 марта 1908 г.

XVI. ПИСЬМО С. В. ЗУБАТОВА.

21 марта 1908 г.

Нет,  Владимир Львович, вам не поднять меня из моей берлоги. Вы не хотите подумать [(а может быть вам надобности в этом вовсе в голову не приходит)]* и понять мою психологию. Я — монархист самобытный, на свой салтык и потому глубоко верующий. Ныне идея чистой монархии переживает серьезный кризис. Понятно, эта драма отзывается на всем моем существе; я переживаю ее с внутренний дрожью. Я защищал горячо эту идею на практике. [Но, повторяю, я своеобразен в своих взглядах и очень щепетилен]*. Я готов иссохнуть по ней, сгинуть вместе с нею, но только одиночкой, в своих четырех владимирских стенах, но отнюдь не на людях. А вы меня тянете на люди. Правда, знакомство наше (бумажное) завязалось из-за моего опровержения на статью в «Былом». Но и это опровержение было написано больше и даже единственно по настоянию жены, оскорбившейся на Гоца. Но опровержение помещено своевременно не было, а теперь в нем и надобность миновала, и я вас очень теперь прошу не печатать меня, не выводить на люди, хотя последние мои заметки в «Гражданине» появились опять-таки по настоянию (уже новому) князя1, но и там я появляться впредь не намерен после статьи в «Русск. Знамени» «Зубатовщина как особый вид анархизма»2. Как видите, я себя чувствую совершенно одиноким и против рожна переть не намерен, да и не вижу надобности при сложившемся у меня взгляде на людей. Будь — что будет. Я буду смотреть и ждать. Нет, В. Л., не оживите меня, сколько ни старайтесь.

Вы, вероятно, подметили, что я в своих письмах к вам ограничивался строго личною стороною дела и, если касался рабочих дел, то только потому, что считаю весь этот эпизод своим личным делом.

В силу этого писать заметки или воспоминания по моей службе вообще я не считал и не считаю себя вправе. Мало того, агентурный вопрос (шпионский — по терминологии других) для меня святое святых, а его так легко задеть (и при этом кого-нибудь изобидеть) в своих воспоминаниях. Для меня сношения с агентурой — самое радостное и милое воспоминание. Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и нежно.

Итак, чтобы идти с вами нога в ногу, надо радоваться погибели того, чем я болею, раскрывать то (агентуру), чему я молюсь. Я же — человек русский, полумер не знаю. Если что делаю, так то и люблю и увлекаюсь им ото всей души, и уж если что не по-моему, лучше сдохну, сморю себя в одиночке, а разводить розовой водицей не стану. Как видите, при таких условиях ваши предложения не подходящи. Вы же лично, конечно, очень интересный субъект по вашей энергии, бывалости, жизнерадостности и широте взглядов. Если бы не это, я бы, несомненно, и не отвечал на ваши письма.

Ну, а теперь бросим и это и разойдемся.

[Поймите и не терзайте меня своими призывами]**.

*) В квадратных скобках — зачеркнутое автором.

**) В квадратных скобках — зачеркнутое автором письма. Б. К.

ПРИМЕЧАНИЯ.

1) Статьи Зубатова в «Гражданине» указаны выше — во вступительной статье.

2) В органе Союза русского народа «Русское Знамя» в № 192 от 2 сентября 1907 г. была напечатана анонимная статья «Зубатовщина как особый вид анархизма». Статья эта представляет интерес с точки зрения отношения крайне правых кругов к Зубатову и его политике. Рассматривая зубатовщину, как проведение в жизнь принципа: чем хуже, тем лучше, — автор статьи указывал на опасность для монархии политики Зубатова, который, по мнению автора статьи, делал то же самое дело, что и революционеры, только при помощи иных средств.

«Зубатовщина или, вернее, ее идея смешения света со тьмою — добра со злом, закона с беззаконием, при общем правиле — делать пользу посредством вреда и выгод текущего момента — можем сказать про себя, что она стара, как мир. Более ярко эта идея впервые обозначилась в IV веке в учении дамасского жида Симона Иухая, провозгласившего, что для пользы дома Израилева можно принимать какие угодно веры, лишь бы всегда еврей оставался евреем». Проведение принципа: цель оправдывает средства — автор статьи находит у Каракозова, Нечаева, Судейкина, Дегаева и у более поздних «гениев с волчьими зубами и лисьими хвостами». «Первым выступил жрец нечаевщины — С. Ю. Витте, который, будучи споспешествуем артистами по выгонке золота из человеческого мяса, понаделал на всех путях к обогащению заставы из жидовских соглядатаев, забрал в свои загребистые лапы все и тем самым упорядочил бюрократическую возню около добычи, а себя сделал хозяином бюрократической псарни». Первым из уверовавших в спасительность заповедей Витте был, по мнению автора статьи, Зубатов. «Зубатов!.. Даже имя-то такое выплыло на сцену, что одним звуком своим напоминало голос с эшафота шестидесятых годов». Зубатов завел систему конспирации и провокации. «В руках зубатовской знахарской кухни появились огромные кредиты на распространение здравых понятий в России. Посыпались на вырубленную и ощипанную Россию книжки, картинки, воззвания с патриотическим пересолом, за которые живо ухватились неусыпные нечаевские инстинкты, как за орудия пропаганды «посредством надоедания патриотизмом до тошноты». С другой же стороны, посыпались законы усмотрения по методе Зубатова, из которых в короткое время составился «катехизис допекания». Этот катехизис Зубатова представляет собою регламентированное наставление Нечаева: одевайся чиновником и зверствуй, чтобы росла ненависть к чиновникам и к тому, что над ними. А так как в политической жизни «угол падения равен углу отражения», то усердием Зубатова и его усмотрительно-допекательной политики воспрянули и закипели революционные инстинкты. Тогда, чтобы превратить «предметное» неудовольствие общества в «беспредметное», т. е. чтобы заставить общество перенести неудовольствие с системы государственного строя на основную идею этого строя, Зубатов произвел над бюрократической машиной ловкую операцию. Сословное самочувствие было повышено, пропасти между сословиями были расширены, а в деревню выпустили целую орду вырожденцев, упадочников, неудачников в лице земских и крестьянских начальников из прогнанных офицеров и Митрофанов Простаковых, а также во образе фабричных и податных инспекторов и акцизных чиновников, набиравшихся в большинстве из поляков. С чрезвычайными же посланниками «высшей государственной совести» в губерниях, т. е. с корпусом жандармов, Зубатов проделал еще хуже, чем с деревнею. По его инициативе, расплодились по России охранные отделения, причем губернским жандармским генералам и полковникам было вменено в обязанность шагу не делать без разрешения ротмистров, штаб-ротмистров, поручиков и чиновников, поставленных во главе «охранок». Такое явное уродование иерархии и порядка подчиненности Зубатов усугубил еще тем, что и предержащие в губерниях охранные поручики тоже оказались связанные по рукам и по ногам. Их филеры (сыщики) набирались по усмотрению приспешника Зубатова, бывшего городового московской полиции Евстрата Медникова (он же Серебряков), а тон деятельности охранникам задавал ставленник Зубатова Мовша Сендеров Гоц. Сей международный еврей с благословения директора департамента полиции А. А. Лопухина был наименован «напрокат» Михаилом Ивановичем Гуровичем *. Так как Лопухин в руках Зубатова и Медникова служил «каучуковым штемпелем», то еврей Гурович катался по России с именем «инспектора охранных отделений» и хозяйствовал так, что только сотый рубль уходил на охрану, а 99 расплывались по карманам». При таких условиях «вся деятельность охранок свелась к писанию дневников и проследок за политическими мелкими сошками», да к изъятию «пискарей крамолы в виде жалких мальчишек и девчонок», которым «подсовывали через провокаторов нелегальщинку, а потом хватали с нею, причем расходы по раскрытию каждого дела о поимке, обходившегося при провокаторской системе «подсовывания» не дороже двух двугривенных, выписывались по книгам суммами по размерам совести».

«Да будет же всем известно, — заканчивает автор свою статью, — что зубатовщина есть насаждение социализма в народе за счет св. церкви и государства и под их именем... Была каракозовщина, была нечаевщина, была дегаевщина, была виттевщина, была зубатовщина, нарождалась гапоновщина, народилась милюковщина-жидовщина».

*) На счет Гуровича сведения автора статьи не отличаются точностью: его настоящая фамилия была Гуревич, а не Гоц. В. К.