64. Рапорт А.И. Спиридовича в первый департамент Государственного совета, 13 апреля 1912 г.

Исследовав обстоятельства, при наличности коих могло совершиться и совершилось в г. Киеве 1 сентября 1911 года покушение на жизнь покойного статс-секретаря Столыпина, сенатор Трусевич находит меня виновным в том, что я и еще три должностных лица допустили превышение и бездействие власти, имевшие весьма важные последствия, каковые преступления в части, касающейся меня, выразились, по формулировке сенатора, в том, что:

I. «Генерал Курлов, статский советник Веригин, полковник Спиридович и подполковник Кулябко, в нарушение возложенных на них обязанностей по обеспечению безопасности во время киевских торжеств, а равно вопреки установленному порядку и существующим распоряжениям по департаменту полиции, допустили на происходивший 1 сентября 1911 года в Киевском городском театре в Высочайшем присутствии парадный спектакль помощника присяжного поверенного Мор-дку Богрова, заведомо для них политически неблагонадежного, что создало непосредственную опасность для Священной особы Его Императорского Величества и для августейшей его семьи, а также повлекло за собою лишение названным Богровым жизни председателя Совета министров, министра внутренних дел статс-секретаря Столыпина».

II. «Те же генерал Курлов, Веригин, Спиридович и Кулябко, получив от упомянутого Богрова измышленные им сведения о прибытии в г. Киев революционной группы для совершения террористических посягательств, проявили бездействие власти, не войдя в тщательное обсуждение упомянутых донесений Богрова и оставив таковые без надлежащего исследования, что дало ему возможность осуществить задуманное им злодеяние».
Таковое тяжкое возводимое на меня обвинение являлось бы справедливым:
1) если бы я, по лежащим на мне в г. Киеве обязанностям, заведовал розыском, или
2) если бы я действительно способствовал допущению Богрова в те-атр, или бы знал о том, что он в таковой допущен.
Каждое из этих положений я категорически отрицаю и в доказательство моей невиновности привожу нижеследующее:
Летом 1911 года я был командирован в распоряжение генерал-лейтенанта Курлова для разработки мероприятий по охране в местах, в кои предполагался Высочайший приезд. В г. Киеве же с 15 августа я вступил в командование отрядом секретной охраны, имевшим назначение обеспечение безопасного следования Их Величеств и их августейших детей по г. Киеву и его окрестностям, каковой отряд являл собою вид чисто физической, наружной охраны, но лишь одетой (в городе) в штатское платье, которое давало чинам охраны возможность, находясь на линии проезда, охранять таковую, не бросаясь в глаза публике.
Обязанность эта была возложена на меня согласно состоявшемуся еще весною по сему поводу соглашению генерал-лейтенанта Курлова с дворцовым комендантом и при исполнении ее я должен был руководствоваться «инструкцией» чинам секретной охраны при проследовании Их Императорских Величеств по г. Киеве и его окрестностям, которая была утверждена к исполнению генералом Курловым и подлинник которой должен находиться в делопроизводстве сенатора Трусевича. Означенная инструкция, определяя организацию и назначение секретной охраны и излагая обязанности всех ее чинов, ни одним из параграфов не возлагала на меня, как на начальника секретной охраны, каких-либо розыскных функций.
И за все время летней 1911 года командировки, а также и в г. Киеве, на меня никто не возлагал обязанностей руководить или заведовать розыском или даже проверять розыскную работу тех учреждений, на обязанности коих это лежало по городам Киеву, Севастополю, Ялте, Чернигову и Овручу, что и было засвидетельствовано сенатору Трусе-вичу как дворцовым комендантом, так и генерал-лейтенантом Курловым, не говоря уже про мои по сему вопросу показания.
Так, дворцовый комендант в своем письме, посланном сенатору Трусевичу в октябре месяце 1911 года, за № 121, показывает:
«Согласно письмам генерал-лейтенанта Курлова от 2 и 11 июля, за № 257 и 281, в распоряжение его были командированы полковник Спиридович с двумя помощниками, полицейскими надзирателями и стражниками подведомственной дворцовому коменданту охранной аген-туры; полковнику Спиридовичу было генерал-лейтенантом Курловым поручено как предварительная выработка мер охраны, так и с 15 августа начальствование над сборным отрядом секретной охраны в гор. Киеве. При этом полковник Спиридович являлся ко мне для получения указаний о предстоящих Высочайших выездах и словесно докладывал обо всем, что могло иметь близкое отношение к мерам охраны».
«Обязанность ознакомления с работой розыскных органов по политическому розыску на полковника Спиридовича ни мною, ни, сколько мне известно, генералом Курловым не возлагалась. Что же касается сведений, касающихся розыска, поскольку таковые могли иметь отношение к распределению нарядов охраны, то о получении их от разных органов полковник Спиридович докладывал мне».
В какой именно форме высказал таковое же по существу показание генерал-лейтенант Курлов, мне неизвестно, но я лично слышал от него зимою 1911 года, что он удивляется, откуда и какие мог почерпнуть сенатор сведения, дабы утверждать, что я заведовал розыском.
Зная все это и не располагая никакими действительными данными к доказательству того, что я ведал розыском, сенатор даже вынужден был отметить в своем докладе (страница 6 и 7 «Извлечения» из всеподданнейшего доклада), что при расследовании было возбуждено сомнение – являюсь ли я ответственным за неправильные распоряжения, приведшие к катастрофе 1 сентября, ввиду того, что в круг моих обязанностей входила лишь наружная охрана, к делу же негласного политического розыска я никакого формального отношения не имел.
Но так как при расследовании было обнаружено:
1) что летом 1911 года я выезжал с генералом Курловым и другими должностными лицами в Киев, Севастополь и Ялту «для ознакомления с революционным движением и работою охранных отделений, а также для организации секретной охраны»;
2) что при посещении указанных мест доклады местных жандармских властей делались товарищу министра в моем присутствии, причем я принимал деятельное участие в обсуждении вопросов о необходимости тех или других предупредительных мер, и
3) что я подробно письменно докладывал о положении политического розыска в Крыму и в г. Киеве дворцовому коменданту и дал ему блестящий отзыв о Киевском охранном отделении, сенатор пришел к заключению, что я (и Веригин), приняв непосредственное участие в разработке сообщенных Богровым о готовящихся террористических актах сведений, «выступали в этом случае в кругу прямых своих обязанностей, а не в качестве добровольных слушателей и советчиков» («Извлечение», страница 7).
По поводу такового утверждения сенатора докладываю:
На летнюю предварительную поездку генерал-лейтенанта Курлова я был передан в его распоряжение исключительно для целей предварительной выработки всех мер охраны, как то подтверждается вышеприведенным извлечением из письма генерал-адъютанта Дедюлина.
Эту главную и единственную цель моей предварительной поездки сенатор Трусевич, судя по вышеприведенной в пункте первом и взятой со страницы 7-й «Извлечения» формулировке, совершенно не отмечает, если только она не обозначена ошибочно словами «а также для организации секретной охраны», ибо эта последняя ко всей системе охраны относится как часть к целому и целью предварительной поездки не служила, ибо во всем, что касается части распорядительной, была подготовлена товарищем министра в С. Петербурге, а в части исполнительной была осуществлена мною для городов Киева, Овруча и Чернигова в период времени с 15 августа по дни Высочайших посещений, для г. Севастополя же и г. Ялты в ближайшие дни до Вы-сочайшего туда приезда.
Если же в ту же самую поездку в намерения товарища министра входило и ознакомление с работой охранных отделений, то на меня таковое ознакомление возлагаемо не было.
Что касается моего присутствования при докладах некоторых жандармских офицеров генерал-лейтенанту Курлову, то эти делавшиеся при мне доклады имели целью ознакомить генерала с теми лицами, относительно коих местные начальники розыска, а в том числе и Кулябко, предполагали начать аресты, высылки и вообще мероприятия ликвидационного, а отнюдь не розыскного характера, каковые предположения затем и одобрялись или отвергались генерал-лейтенантом Курловым, который во всем, что касалось мероприятий по охране, выслушивал и мое мнение.
В тех случаях, когда доклады жандармских властей не преследовали этих ликвидационных, охранных целей, меня обычно и не приглашали к их выслушиванию.
Так, я ни разу не присутствовал при докладах начальника Киевского управления полковника Шределя, который руководит розыском по Киевской губернии, не был я при докладе начальника Таврического управления полковника Плато, который, однако, докладывал гене-ралу Курлову весьма большое дело розыскного характера по панис-ламизму, не слышал я и доклада начальника Волынского губернского жандармского управления, а также не был приглашен и к докладу начальника Московского охранного отделения, который, при проезде ге-нерала Курлова через г. Москву, докладывал интересное дело чисто розыскного характера, разработкой которого занималось тогда отделение по связям с Петербургом и Киевом.
Если же жандармские офицеры и докладывали иногда при мне генерал-лейтенанту Курлову сведения по розыску, то это не может служить доказательством того, что розыск входил в круг моего ведения, так как, если из факта моего присутствования при докладах о розыске то-варищу министра выводить заключение о моем заведовании таковым делом, то тогда надо признать, что я заведовал и всей охраной по железной дороге, ибо я присутствовал почти при всех докладах, делавшихся в пути генерал-лейтенанту Курлову офицерами жандармс-ких железнодорожных управлений; в равной мере придется признать мое заведование и всею наружною полициею городов Киева и Севастополя, ибо и при докладах полицмейстеров сих городов я почти всегда присутствовал.
Там, где я должен был работать по возложенной на меня обязанности, я действительно работал самолично, а не ограничивался лишь присутствованием при докладах о результатах работы высшему начальнику. Таковым работником видели меня генерал-лейтенант Курлов, жандармские офицеры и агенты и в казармах отряда секретной ох-раны, и в регистрационном бюро при проверке работы председателей комиссий по осмотру зданий, и в местах Высочайших посещений по линиям ожидаемых проездов.
В охранных же отделениях, на конспиративных квартирах с сотрудниками, в филерских приемных и вообще за проверкою какой-либо отрасли розыскной работы охранных отделений или губернских жандармских управлений меня никто, ни в г. Киеве, ни вообще за всю командировку в 1911 году, не видал, и никто о таковой моей работе даже не мог слышать, ибо я ее не производил.
И я утверждаю, что не найдется ни одного заведующего розыском жандармского офицера ни в одном из тех пунктов, где я был в командировке с генерал-лейтенантом Курловым, который бы заявил, что я выступал перед ним, или его учреждением, в качестве начальника или вообще лица, ведающего розыском. Отрицательно должны ответить по сему поводу и высшие чины особого отдела департамента полиции, которые, как чины центрального по розыску учреждения, конечно, были бы осведомлены, если бы я, офицер, не состоящий в департаменте, а находящийся в распоряжении дворцового коменданта, был бы вдруг поставлен в новую для меня и не соответствующую моим обязанностям роль заведующего розыском, или в роль инспектора, или контролера такового.
Относительно моих писем дворцовому коменданту, в которых я, попутно со сведениями по разным вопросам, сообщал также и о положении розыска на местах, докладываю, что письма те не носили официального характера и что в них я не только сообщал о работе по своим прямым обязанностям, но и старался осведомлять дворцового коменданта о всем том, что считал для него интересным по отношению пунктов, куда ожидался Высочайший приезд. И если по этим письмам делать вывод, что все, о чем я писал в них, входило в круг моих обязанностей, то относительно г. Киева придется признать, что и постановка памятника императору Александру II и постройка музея Могилевцева и ремонт киевских мостовых относились к моим прямым обязанностям, ибо об этих сюжетах я много и подробно писал дворцовому коменданту.
В качестве последнего доказательства того, что я, состоя в распоряжении генерал-лейтенанта Курлова, должен был ведать розыском, сенатор высказывает мнение («Извлечение», страница 7), что, если Веригин и Спиридович не ведали розыском, то значит при генерале Кур-лове не было никого из лиц, это дело ведавших. Не касаясь того, сколь справедливо высказанное соображение по отношению генерала Курлова и Веригина, утверждаю, что по отношению меня оно ошибочно: розыск в круг моих обязанностей не входил и входить не мог, ибо я ведал, как ведаю и поныне, исключительно секретною охраною Их Императорских Величеств и их августейших детей.
Ввиду вышеизложенного я не признаю себя виновным в том:
1) что ни в предварительный приезд мой в г. Киев с генералом Курловым и другими лицами, ни впоследствии я не знакомился с постановкой в названном городе агентуры и фактически не проверял ее («Извлечение», страница 12);
2) что, выслушав показание сотрудника Богрова 26 августа, я не решился доложить немедленно полученные от него сведения генералу Курлову («Извлечение», страница 18);
3) что я отнесся недостаточно критически и внимательно к сообщенным сотрудником Богровым сведениям («Извлечение», страница 19);
4) что я не остановился вниманием на том, что Богров в течение последних 1½ лет был вне сношений с охранным отделением и что он уже был заподозрен революционерами в предательстве («Извлечение», страница 19);
5) что я не установил наблюдения за сотрудником Богровым и не учредил такового в его доме («Извлечение», страница 21, а также 28);
6) что я с 26 [августа] по 1 сентября не поинтересовался спросить сотрудника Богрова о положении вещей («Извлечение», страница 22);
7) что я не обратил внимания на неконспиративные способы сношений сотрудника Богрова с его начальником, подполковником Кулябкой («Извлечение», страница 27);
8)что я не принял никаких мер, чтобы обставить разработку сообщенных сотрудником Богровым 1 сентября Кулябке и Веригину аген-турных сведений, соответствующим моменту образом («Извлечение», страница 28), и
9)что я вообще не вошел в тщательное обсуждение донесений Бог-рова и оставил таковые без надлежащего исследования («Извлече-ние», страница 37).
Ввиду же того, что изложенные в приведенных пунктах обвинения касаются исключительно не относящейся до меня по моим обязаннос-тям области осуществления политического розыска, я не считаю себя вправе входить с представлением о том, сколь правильны по отноше-нию организации и техники политического розыска те соображения, ко-торые изложены сенатором Трусевичем по вышеуказанным пунктам.
Относительно присутствия Богрова в театре утверждаю категорически, что я никакого участия в допуске его туда не принимал, и о том, что его предположено было допустить в театр, не знал, как не знал и того, что он находится в театре.
26 августа я, будучи приглашен Кулябкой во время обеда у него выслушать пришедшего к нему «интересного субъекта», который, как я узнал впоследствии, носил фамилию Богрова, присутствовал при их разговоре в кабинете не как «начальство» Кулябки («Извлечение», страница 16), ибо последний в подчинении мне не состоял, а лишь как близкий к нему человек, с которым он хотел посоветоваться.
Прося меня послушать своего посетителя, Кулябко сказал лишь, что он ценный человек, но что он «сотрудник» и что, как таковой, уже «провалился» и не работал на отделение уже полтора последних года, Кулябко мне не говорил.
Не говоря уже про то, как бы я, бывший ранее начальником охранного отделения, разговаривал с «проваленным» сотрудником, полагаю, что если бы Кулябко перед разговором в кабинете сделал предупреждение о том, что человек, выслушивать которого мы шли, уже провалился и заподозрен своими в измене, об этом «провале», безусловно, зашла бы речь при самом Богрове. Это было бы вполне естественно, ибо разговор с Богровым коснулся даже такой интимности, как то, что он сотрудничал на полковника фон Котена* и какие у них по сему поводу велись денежные расчеты. Однако этого не случилось.
Подтверждение того, что я не знал о том, что Богров уже «проваленный сотрудник», имеется в самом докладе сенатора Трусевича. На странице 18-й «Извлечения» указано, что при разговоре с генерал-лейте-нантом Курловым утром 27 числа о полученных от Богрова сведениях я «остановил внимание генерала на том, что этот успех надлежит отнести не только к счастью, но и к наличности такового хорошего сотрудника, как Богров». Иными словами, я как бы похвастался успехами Киевского отделения или его начальника, моего родственника, подполковника Кулябко.
По сему поводу, как офицер, ведавший некогда розыском, утверждаю: «провал» сотрудника для того розыскного офицера, которого этот сотрудник обслуживает, с профессиональной точки зрения – позор, с дисциплинарной же – проступок, караемый департаментом полиции, а потому хвастаться перед товарищем министра наличностью у Кулябки провалившегося у него же на работе сотрудника, да к тому же еще и называть этого человека «хорошим сотрудником», было бы с моей стороны по меньшей мере неуместно.
При разговоре Богрова с Кулябкой 26 августа, я сделанного Богрову Кулябкой предложения о билетах в места Высочайших посещений – не слыхал, почему и не мог выражать каких-либо по сему поводу протестов, отсутствие каковых поставляется мне в вину. Сенатор даже и не приводит каких-либо доказательств тому, что я слышал этот разговор, а говорит лишь, что мое молчание дало Кулябке «основательный повод заключить, что допуск Богрова в означенные места одобрен» Веригиным и мною («Извлечение», страница 18). Сам же сена-тор причину моего невмешательства с протестом объясняет тем, что уже и раньше бывали случаи использования сотрудников в целях охраны и, стало быть, я отнесся к предложению Кулябко, как к заурядному для охраны явлению.
Это выставленное сенатором Трусевичем положение, для подтверждения которого сенатором приводятся пять случаев, в присланном мне «Извлечении» из всеподданнейшего доклада не помещено, но так как это положение значится в самом всеподданнейшем докладе, где и изложено на странице 31 и так как оно имеет для меня значение особой важности, ибо компрометирует меня как начальника одной из подведомственных дворцовому коменданту отдельных частей охраны, то я, будучи ознакомлен с подлинным всеподданнейшим докладом, почитаю долгом представить объяснения и по сему вопросу.
В доказательство моей склонности к использованию сотрудников для охраны сенатором приводятся следующие примеры:
1) в бытность генерала Курлова киевским губернатором при поездках его в театры и другие общественные места его сопровождала в целях охраны сотрудница;
2) в 1909 году в Полтаву, Крым и Москву с ведома моего для обнаружения опасных революционеров посылались на время Высочайшего там пребывания бывшие сотрудники, которые в сопровождении филеров бывали и на торжествах в Высочайшем присутствии;
3) в 1910 году один из бывших сотрудников исполнял эти обязанности и по Петербургу;
4) в Киеве летом я говорил с одним из сотрудников, которого предупредил, что его пригласят вновь на время торжеств «потолкаться» по городу и на вокзалах;
5) 31 августа Кулябко допустил в Купеческий сад, кроме Богрова, еще одного сотрудника (Всеподданнейший доклад сенатора Трусевича, страницы 21 и 32).
Указание пункта первого ко мне [не] может относиться, ибо я в бытность генерала Курлова киевским губернатором на службе в Киеве уже не состоял и даже самого генерала Курлова тогда не знал.
Указание пункта второго относительно меня неправильно, ибо я о командировке сотрудников в Полтаву и Москву даже не знал, о поездке же какой-то сотрудницы в Крым слышал лишь то, что таковая послана туда в распоряжение местного начальника розыска. Никакой связи ни я, ни вверенная мне в то время охранная часть с этими людьми не имели, филеры же, о которых пишет сенатор, в моем распоряжении не состояли. Полагаю, что если бы эти сотрудники были командированы не в целях розыска, а для использования по охране, то мне бы о них сообщили и попытались бы связать их с моей охранной частью, чего в действительности не было. В Москву же не только я, но и никто из подведомственных мне чинов в 1909 году не выезжал и по Москве я никаких мер ни как начальник секретной охраны, ни как полковник Спиридович не принимал, ибо Высочайших поездок туда не было.
По пункту 4-му я дал подробное показание сенатору, разъяснив ему, что свидание мое с тем лицом имело отношение лишь исключительно к моей литературной работе по написанию очерка развития социал-демократии в России. Не мог означенный сотрудник быть использованным для охраны от террористов уже по одному тому, что он принадлежит к партии социал-демократов, которая террором в настоящее время не занимается, и насколько он, как осведомитель по террористической работе, был бесполезен для Кулябки, может служить показателем то обстоятельство, что Кулябко, вызвал этого сотрудника в Киев повидаться и переговорить со мною по личному моему литературному делу, после моего с ним разговора даже не оставил его в Киеве, а позволил уехать домой в какой-то уездный город. Наконец и сам сенатор заявляет, что сотрудник тот по неизвестной причине использован для целей охраны не был (Всеподданнейший доклад, страница 32).
Об указанном в пункте 5 допуске Кулябкой в Купеческий сад 31 августа Богрова и еще одного сотрудника мне ничего не было известно, и это обстоятельство сенатор даже не ставит мне в вину в своих окончательных выводах, а обвиняет в нем лишь одного Кулябку, а потому этот пункт ко мне относиться не может.
Что же касается пункта 3, то в данном случае обстоятельство, в нем описанное, не только не может быть поставлено в доказательство моей склонности к допуску сотрудников в охрану, а, наоборот, ясно рисует мое отрицательное к сему отношению, что доказывается следующим:
В один из состоявшихся зимою 1910 года Высочайших по С.-Пе-тербургу проездов я, следуя за Его Величеством в особом автомобиле и усмотрев из разговора с сидевшим со мною по наряду от охранной команды С.-Петербургского охранного отделения агентом, что он, по всему вероятию, был раньше сотрудником, выяснил, кто он такой, и когда убедился, что то был действительно бывший сотрудник, я потребовал исключения его из наряда в автомобиль, что и было выполнено; доложил о том дворцовому коменданту, доложил и генерал-лейтенанту Курлову, результатом чего была, как мне тогда говорили, неприятность для начальника Петербургского охранного отделения.
Подобным же образом поступил я и летом 1911 года в Киеве, когда узнал, что ко мне в отряд секретной охраны Петербургское охранное отделение командировало 5 человек «интеллигентных филеров», из которых три более подходили под тип подсобных агентов розыска, а не чинов охраны. Двух из пяти я передал в распоряжение начальника охранного отделения для филерской службы, а трех по предварительному докладу о сем генерал-лейтенанту Курлову, откомандировал при бумаге начальнику С.-Петербургского охранного отделения, о чем и докладывал позже дворцовому коменданту.
Я всегда был против допуска не только действующих, но даже и бывших сотрудников в круг охраны, считая, что таковая может выполняться только верными Государю запасными нижними чинами, не имевшими никакого общения с революционным миром. Этот принцип я провожу в течение всей шестилетней службы моего заведования охранной агентурой, на нем основана вся введенная мною с одобрения дворцового коменданта система комплектования личного состава агентуры, и сколь я тверд в этом взгляде, знает мой начальник дворцовый комендант.
Изложенное я докладывал сенатору Трусевичу; обстоятельство, указанное в п. 3, ему известно так же хорошо, как и обстоятельство о непринятии мною в состав секретной охраны трех агентов центрального филерского отряда; сенатор располагает и самым документом об их откомандировании, но все это, идущее в доказательство моей правоты в сем вопросе, сенатором игнорируется и даже, как то сделано с данными п. 3, обращается против меня.
Выясненный выше недопуск сотрудников, хотя бы то и бывших, в охрану был введен в практику вверенного мне охранного дела с 1906 года не в силу того, что по сему вопросу имелись какие-либо циркуляры департамента полиции, а исключительно потому, что у моего непосредственного начальника дворцового коменданта генерал-адъютанта Дедюлина и у меня, как у его подчиненного, вполне определенный по сему вопросу взгляд.
Последнее категорическое по сему вопросу приказание было отдано мне лично генерал-адъютантом Дедюлиным в 1909 году, во время пребывания Государя Императора в Фридберге, и поводом к тому послужили газетные статьи о том, что Азеф находится близ Фридберга и принимает участие в охране Высочайших особ.
Распоряжений департамента полиции по сему предмету, сколь мне известно, до 1 сентября 1911 года не имелось, если же они и имелись, то, по всему вероятию, были преподаны лишь лицам, ведающим розыском, а так как ни я, ни кто-либо другой из подведомственных дворцовому коменданту чинов розыском не ведает, то ни мне, ни в канцелярию дворцового коменданта таковых циркуляров и не сообщалось.
Циркуляр департамента полиции от 3 октября 1907 года за № 136287, невыполнение которого вменяется сенатором мне в вину, мне неизвестен, ибо ни мне, ни канцелярии дворцового коменданта он присылаем не был, о чем мною при расследовании и было доложено.
И когда я, получив требование представить настоящие свои объяснения, обратился 3 апреля сего года по телеграфу к директору департамента полиции с просьбою о высылке мне означенного циркуляра для ознакомления, то исправляющий должность директора департамента полиции телеграммой от 4 апреля за № 251 в высылке мне означенного циркуляра отказал, что меня еще более утверждает в том, что таковой циркуляр до меня, как до начальника охранной части, не относится.
27 августа, утром, когда подполковник Кулябко докладывал генерал-лейтенанту Курлову о полученных накануне от Богрова сведениях, я при этом докладе, как то указано на странице 18 «Извлечения» – не присутствовал.
В то время я объезжал с заведующим регистрационным бюро места Высочайших посещений с целью проверки работы подведомственных мне агентов и вернулся в гостиницу уже после доклада Кулябки. Этот первый доклад Кулябко должен был сделать и сделал один, как заведующий розыском, по принадлежности. По возвращении моем в гостиницу, я был приглашен к генерал-лейтенанту Курлову, но это было уже после доклада Кулябки.
В происшедшей затем беседе я не слыхал, чтобы Кулябко докладывал что-либо генерал-лейтенанту Курлову о том, что во время свидания с Богровом 26 августа «принципиально решено допускать Богорова в места Высочайших посещений» («Извлечение», страница 19).
Подобный доклад явился бы со стороны Кулябки вымыслом, ибо вопрос о таковом допуске мною, Кулябкой и еще кем-либо, 26 числа не обсуждался, и никакого принципиального решения по сему предмету мною, Кулябкою и еще кем-либо принимаемо не было; на это нет указаний и в докладе сенатора Трусевича («Извлечение», страница 18).
Наконец, и самое «решение» допускать Богрова в места Высочайших посещений явилось бы совершенно не выдерживающим никакой критики по своей цели. Для чего нужно было допускать сотрудника в места Высочайших посещений? Если для розыска тех боевиков, относительно коих Богров дал предупредительные сведения, то, во-первых, их разыскивать не было надобности, ибо они сами должны были прибыть в квартиру Богрова, а во-вторых, Богров еще и не знал, кто именно прибудет из боевиков, а, следовательно, не знал и того, кого именно надо высматривать; если «для охраны» – то от кого и каких лиц должен был охранять Богров? Ведь боевики еще тогда не приехали, а с целью убийства какого именно лица они должны были приехать, Богров тогда еще определенно не знал.
1 сентября около 6 часов утра ко мне в номер гостиницы зашел Ку-лябко и, разбудив меня, сказал о том, что, по полученным от сотрудника сведениям, боевики прибыли и что он озабочен предупреждением министра и принятием около него мер охраны. Ни я, ни Кулябко не имели времени разговаривать, ибо я в 7 часов утра должен был уже выезжать на маневры, а он куда-то по своим делам. Кроме того, получив сведение о совершившемся приезде боевиков, я, конечно, стал беспокоиться за охрану путей Высочайших проездов и, имея в виду лишь это свое дело, им именно, а не розыском, до меня не относящимся, и занялся и тотчас же послал дворцовому коменданту с нарочным записку, в которой сообщил о совершившемся приезде террористов, и вновь, как и в записке, посланной своевременно в Коростень, выражал опасение за возможность нападения на Государя Императора.
Ни одного слова о том, что Богров просит билет в театр и что в театре будут «единомышленники террористов» («Извлечение», страница 23), Кулябко мне ни утром, ни позже не говорил. Уже одно упоминание им, Кулябкою, того, что в театре будут таковые лица, заставило бы меня в моем письме дворцовому коменданту донести именно об этой угрожающей опасности, ибо в противном случае выходило, что, сообщив дворцовому коменданту общее сведение о том, что боевики приехали в Киев, я не донес ему о конкретном указании на вполне определенное место, театр, где придется столкнуться с опасностью, т.е. с их единомышленниками.
Ведь в данном случае вопрос об использовании сотрудника уже стушевывался перед вопросом о том, что в театре будут «единомышленники террористов», на первый план уже выступал вопрос охраны Высочайших особ в том самом театре, где собирались быть «единомышленники террористов».
Как же я, зная это, не только не донес немедленно о сем дворцовому коменданту, но даже не доложил ему этого и позже. Мало того, я, беспокоившийся за пути Высочайшего проезда в течение всего дня 1 сентября, добившийся после значительного спора с генерал-лейтенантом Курловым даже такой, по-видимому, рискованной меры, как удаление всего экстренного наряда наружной полиции, лишь бы только замаскировать путь возвращения Его Величества с маневров, просивший дворцового коменданта об изменении порядка следования моторов в театр, я, стремившийся всеми этими мерами возможно надежнее обставить безопасность Высочайшего проезда, не только не забил тревогу относительно охраны в театре, но даже не побудил к этому никого из чинов охраны и не сказал о том ничего в течение целого дня ни генерал-лейтенанту Курлову, ни своим помощникам офицерам и вообще никому из чинов охраны. Мог я так поступить только или при полной о том неосведомленности, или при соучастии в задуманном Богровым преступлении. Я продолжаю утверждать первое.
Уехав около 7 часов утра на маневры, район которых лежал более чем в пятидесяти верстах от Киева, я вернулся оттуда по приказанию дворцового коменданта в Киев лишь во втором часу дня, и что происходило в этот период моего отсутствия из Киева между Богровым, с одной стороны, и Кулябкой, Веригиным и генерал-лейтенантом Курловым, с другой, мне неизвестно, а посему упрек сенатора Трусевича, сделанный в числе прочих лиц и мне относительно того, что при сколько-нибудь внимательном отношении к рассказам Богрова лживость таковых «могла бы быть обнаружена в то же утро 1 сентября», я на себя принять не могу («Извлечение», страница 25).
Указание сенатора на то, что Кулябко и Веригин после состоявшегося у них утром с Богровым свидания представили генералу Курлову подробный доклад в моем присутствии («Извлечение», страница 27), из чего, по-видимому, вытекает, что я был осведомлен о всем, что они говорили с Богровым – неверно, что легко доказывается сопоставлением времени доклада и моего приезда о маневров. Во время их доклада я был еще на маневрах. Вернувшись с маневров между часом и двумя дня, я застал генерала Курлова, Веригина и Кулябку за завтраком, они кончали его. Я сел за стол, и весь разговор за ним касался лишь того, какие меры охраны надо принять ввиду состоявшегося приезда боевиков.
Само сведение о том, что с Богровым виделся кто-то в гостинице в то утро, вытекло из разговора как бы совершенно неожиданно и случайно, что мне показалось странным, но, видя, с одной стороны, какую-то заминку у присутствующих, заминку, которая впоследствии мне стала ясной, ибо я узнал, что генерал Курлов сделал выговор Веригину за свидание с Богровым в гостинице, и, будучи обеспокоен своим прямым делом – охраной, я даже не начал по сему каких-либо разговоров, а поднял лишь вопрос о том, какие надо принять меры охраны по путям проездов, как надо предупредить о том дворцового коменданта и о чем в целях дальнейших мероприятий надо просить генерал-адъютанта Дедюлина.
В результате обсуждения вопроса охраны были приняты меры, указанные в «Извлечении» на странице 28, после чего я поехал с генералом Курловым на путь Высочайшего возвращения, в Святошино.
В течение всего описанного разговора мне никто не говорил о том, что Богрова решено пустить в театр.
После сего я с Кулябкой говорил лишь несколько минут у ипподрома, около 6 час. вечера, перед Высочайшим оттуда выездом, и в данном случае Кулябко опять не сказал мне ничего о допуске Богрова в театр. После ипподрома я с Кулябкой не встречался и не разговаривал часов до 2-х или до 3-х ночи, что уже было после совершенного Богровым покушения.
О том, что Богров находится в театре, я узнал лишь в тот момент, когда, подбежав к нему после выстрелов, замахнулся на него саблей.
Утверждение сенатора Трусевича относительно моей осведомленности о допуске Богрова в театр основывается только на показаниях Кулябки; никаких иных положительных доказательств по сему вопросу сенатором не приводится, указанные же с моей стороны доказательства незнания того, что Богров в театре, игнорируются; мои ближайшие по охранной агентуре помощники полковник Управин и подполковник Невдахов даже не были опрошены, между тем показания их для меня весьма существенны, ибо с подполковником Невдаховым я разговаривал у ипподрома тотчас же после разговора с Кулябкой и, высказав ему тревогу за имеющиеся у Киевского охранного отделения о боевиках сведения, ни одним словом не обмолвился про то, что нам грозит опасность в театре; полковник же Управин, встретив меня у подъезда театра, куда я прибыл вслед за Его Величеством, доложил о проверке всего наряда и также не услышал от меня ни одного тревожного относительно театра слова.
Кроме того, в распоряжении сенатора Трусевича должны находиться показания служащего в г. Киеве подполковника отдельного корпуса жандармов Александра Иванова, с которым я ходил по коридору театра весть второй антракт парадного 1 сентября спектакля, до самого момента выстрелов, с которым мы вместе затем и вбежали в партер. Подполковник Александр Иванов должен был показать, беспокоился ли я за то, что происходит внутри театра, и мог ли разговаривать с ним совершенно спокойно относительно распорядков контроля билетов на улице в то время, когда с моего ведома, как то утверждает сенатор, внутри театра находился анархист и «единомышленники террористов».
Как последний довод в доказательство того, что я не знал о присутствии Богрова в театре, привожу следующее.
Я располагал отрядом секретной охраны в несколько сот человек при большом числе офицеров. И вот при этом-то условии я, зная, как то уверяет сенатор, что в зрительном зале находится анархист Богров и «единомышленники террористов», не дал туда в наряд ни одного чина охраны; по коридорам же и вообще во всех местах, где можно было ожидать проникновения в театр с улицы кого-либо из лиц нежелательных, у меня находилось в наряде 55 человек. Почему же это случилось? Только потому, что при условии всесторонней и тщательной проверки всех тех лиц, коим были выданы билеты на парадный спектакль, проверки, которая лежала всецело на ответственности Киевского охранного отделения и бюро по выдаче билетов и меня не касалась, и при условии самого строгого контроля за тем, чтобы в театр прошли лишь лица, снабженные соответствующими билетами, являлась полная гарантия того, что внутри театра вполне безопасно.
Когда же последовавшие выстрелы показали наличность опасности, я первый встал с дворцовым комендантом на защиту императорской ложи от нападения на нее со стороны партера.
Ввиду приведенных данных я не признаю себя виновным в том, что допустил вместе с прочими должностными лицами на парадный спектакль 1 сентября в Киевский городской театр сотрудника Киевского охранного отделения Мордку Богрова.
Вышеизложенное представляю первому департаменту Государственного совета.

Полковник Спиридович.

Примечания:

* Так в тексте

ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 23. Л. 31–38. Типограф. экз.

Электронную версию документа предоставил Фонд изучения наследия П.А.Столыпина